Хелен Купер - Где-то там гиппопотам

– Хватит разглагольствовать, – перебил Леон. – Покажите мальчику серебряную бутылку, пусть откроет и идет себе, пока не поймали.

Бен вскочил на ноги, собираясь уходить.

– Что за серебряная бутылка?

– Не трогай бутылку, – заволновался сыч.

– Я ее даже не видел.

– Пчелка что-то загрустила, – Леон держал пчелу за крылышко и слегка раскачивал.

– Ты низкая тварь, – сыч спикировал на хамелеона, но тот ловко увернулся.

– Отпусти пчелу, – сказал гиппопотам. – Пора закончить рассказ. Времени мало…

– Времени мало? – передразнил хамелеон. Он выпустил пчелу, и та улетела, возмущенно жужжа. За ней и все пчелы потянулись на галерею.

Флам медленно моргал. Бен успел разглядеть слоистые перышки у него на веках.

– Ну и очень глупо, – пробормотал сыч. – Нам бы пригодилась их помощь.

Хамелеон театрально вздохнул.

– Я вас у-мо-ляю ! Ну так сам продолжи, если неймется. Зачем мальчику эта нудная семейная сага?

– Давайте покороче, – опасливо попросил Бен.

Флам нахмурился, взмахнул крыльями, но начал рассказывать:

– Пчелы начали объяснять, что случилось после смерти капитана. Сперва все шло гладко, музею сопутствовала удача. Потом начались ссоры. Гектор хотел, чтобы музей оставался естественнонаучным, а братья жаждали разнообразия, им надоело охотиться. Перемены начались с Хамфри – он принес в музей коллекцию ценных часов и научных приборов. Гектор не возражал. Монтгомери, в свою очередь, добавил всевозможных диковин не самого лучшего вкуса. Начал он с коллекции нелепых бутылок.

– Ш-ш-ш! – гиппопотам открыл один глаз. – Надо быть беспристрастным, а то станешь вести себя не лучше братьев. Это я и сам помню, Бен. Гектор не одобрял идей Монтгомери, и в один прекрасный вечер они страшно поругались. Даже музею досталось, и Монтгомери уехал навсегда. Так далеко, как только смог…

– Куда? – спросил Бен.

Сыч объяснил:

– В Тихом океане есть далекие острова, насколько я знаю, их сейчас называют Микронезия, хотя тогда они носили другое имя. Вот туда-то он и уехал.

– Очень далеко, – кивнул гиппопотам. – Семья потеряла с ним связь.

– Хорошо бы он забрал с собой и зловещую серебряную бутылку, – добавил Флам. – Меня от нее в дрожь бросает.

– Однако он не забрал бутылку. Она по-прежнему здесь, в зале бутылок. Насколько нам известно, он не взял ничего. Но он унес с собой сердце музея – по крайней мере, так мне всегда казалось. И Пейшенс тоже.

– Она так и не оправилась от потери младшего сына, – согласился Флам, – и вскоре умерла, оставив музей в руках Гектора и Хамфри. И, конечно, своей внучки, единственной дочери Гектора…

– Девочка на портрете? – перебил Бен.

– Девочка на портрете, – подтвердил гиппопотам. – Она настояла, чтобы коллекции Монтгомери остались в музее, а когда выросла, то стала самым лучшим хранителем музея. Но она не вышла замуж, а Хамфри не женился, так что у Гарнер-Ги больше нет потомков и некому оставить музей.

– А что случилось с Монтгомери?

– Сообразительный мальчик, – одобрил Флам. – Не забудь, это было еще до войны. Война все перевернула, и о Монтгомери много лет не слышали. Как-то Констанция все же выяснила: он был женат. Где-то за границей жил его внук – исследователь, моряк, капитан. Как и все Гарнер-Ги, он был полон смелых идей. Однажды, не так давно, он вернулся.

Сыч умолк. Остальные тоже примолкли. Все трое пристально смотрели на Бена.

Мальчику сделалось не по себе.

– Если внук Монтгомери – наследник, почему бы ему не спасти музей? – вырвалось у Бена.

– Он не может, – мягко возразил Флам.

– Он умер, – сказал Леон.

Гиппопотам сочувственно смотрел на Бена.

– Констанция видела его лишь однажды – как раз перед его смертью.

– Он утонул, – пояснил Леон.

Теперь глаза хамелеона были похожи на золотые монетки. Он в упор смотрел на Бена – двумя глазами сразу.

– Как папа.

– Точно, – сказал Леон с уважением. – Точно.

Утонул. Как папа.

Вдруг Бен испугался, потому что почти понял смысл того, что сейчас услышал. Голова у него закружилась, по спине поползли капельки пота, в ушах зазвенело, как будто кто-то невидимый тоненько скулил и присвистывал на высоких нотах. Домой, к маме! Он закусил конец шарфа и смутно удивился – потому что не хотел думать о другом: почему во рту стало сладко. То ли он пролил что-то на шарф, то ли это вкус шерсти, то ли его собственной слюны с тех пор, когда он жевал шарф в последний раз.

– Это слишком для мальчика, – проворчал гиппопотам. – Я же говорил, он еще мал. Надо было подождать.

– Вовсе я не мал, – едва смог выговорить Бен.

– Не могли мы ждать! – возразил сыч. – Действовать надо немедленно.

Как бы подтверждая срочность, налетели пчелы. Бену показалось, что даже жужжат они жалобно и тревожно. Дверь кабинета была по-прежнему закрыта, но землеройка со страшной скоростью скакала вниз по ступенькам. Еще с полдороги она начала кричать:

– Констанция согласилась почитать их мерзкие бумажки. По глазам видно – она потеряла веру в музей. Ее обманули! Или она сама хотела обмануться. Не осталось никакой надежды… Мальчик опоздал.

С последними словами она подлетела к взволнованному кружку.

– Уймись, – велел гиппопотам. – Никогда не бывает слишком поздно. Будущее есть всегда.

– Помолчи, – вмешался хамелеон. – Время действовать. Пусть мальчик откроет серебряную бутылку и катится домой. Остальное сделаю я.

Гиппопотам поморщился.

– Неудачная идея.

– Алмаз… – начал Флам.

Землеройка дрожала от нетерпения.

– Алмаз! Сами знаете, это безнадежно. Мы искали во всех углах, и ничего. Ничего-ничего-ничего-ничего-ничего- ничего !

Хамелеон рассматривал свои длинные пальцы.

– Ах, дорогая леди, все так, но как объяснить этим увальням…

Бена подташнивало от страха. Животные продолжали пререкаться.