Евгений Рудашевский - Город Солнца. Стопа бога

Мне удалось сполна проследить его историю: от 1795, когда «Особняк» был приобретён Голицыным, до 1973, когда он всплыл в запасниках Зарайского краеведческого музея. Там обнаружили больше сотни прежде неизвестных работ, в основном дворянские и купеческие портреты, однако до Москвы добрались лишь восемьдесят четыре из них, остальные разбежались по чёрному рынку, среди прочего – несколько работ кисти Тропинина, Рокотова, Молинари и, наконец, Берга.

Как ты догадываешься, Берг был мне интересен отнюдь не зарайским происхождением, а чудовищной путаницей в датах. Ведь ты уже сделала рентген? Конечно, сделала. Значит, понимаешь, о чём я. В сухом остатке у нас на одном холсте получилось два живописных слоя, из которых скрытый датировался на девятнадцать лет позже внешнего и к тому же, если верить датировке, был создан через шестнадцать лет после гибели художника.

Изучение других памятников подтвердило достоверность всех указанных коллекционером данных, а сразу два полотна испанских живописцев, дубликаты которых коллекционер заказал соответственно в 1801 и 1811, прошли проверку на подлинность – химико-биологическое и технико-технологическое обследование, скажем так, прижизненных работ полностью подтвердило авторство этих, уже посмертных. Тогда же стало понятно, почему бóльшая часть памятников в приходной книге датирована последним годом жизни их создателя: коллекционер вынужденно шёл на эту меру, так как по какой-то причине не мог предать огласке факт недостоверности довременной кончины мастера.

Гаспар продолжал настаивать на гипотезе о грандиозном мошенничестве. Теперь он утверждал, что мнимая смерть художников и ювелиров была организована с целью повысить стоимость работ, которые коллекционер в дальнейшем получил в достатке, ведь мастера оставались живы и свободно творили. Я с Гаспаром не спорил, однако уже тогда понял, что приоткрывшаяся перед нами история далеко не так однозначна.

На этом первая тетрадь закончилась. Сейчас Аня, отложив скетчбук с зарисовками, перечитывала расшифрованный текст по фотографиям с телефона. Ей не терпелось обсудить отдельные, показавшиеся наиболее интересными детали, но отвлекать Максима она не решалась.

Постепенно становилось более понятным многое из того, что они уже знали. И слова Покачалова в антикварном магазине «Изида», когда он сказал, что картина Берга была не единственной: «Их было много. Целый список. Я не знаю, зачем они понадобились Скоробогатову. Но догадываюсь, что дело было не в них. Это лишь звено. Крохотная деталь одного огромного пазла» . И то, что Диме удалось разузнать об интересе Скоробогатова к аукционам, на которых тот среди прочего купил гобелен конца восемнадцатого века, выполненный братьями Лот из Марселя – они погибли в пожаре тысяча семьсот восемьдесят девятого года, и это укладывалось в отмеченный Шустовым промежуток. Аня не удивилась бы, встретив и в других тетрадях фамилию братьев Лот. Но более всего её заинтересовала упомянутая Шустовым жена Скоробогатова. Сергей Владимирович писал, что открытие благотворительного фонда стало её предсмертным желанием, то есть она умерла лет тринадцать назад. Сколько тогда было Лизе? Как эта потеря на неё повлияла? Аня понимала, что едва ли сможет ответить на эти вопросы.

Тем временем на очередной остановке сменились пассажиры в соседнем купе. Туда набилось сразу одиннадцать человек, из которых прежде всего привлекала внимание мусульманская семья: в общем-то обычно одетых детей сопровождали полностью задрапированная мать и отец с очаровательно подведёнными глазами, наподобие того, как это делали мужчины в Египте или Месопотамии – по меньшей мере, у Ани возникли именно такие ассоциации.

Аня хотела зарисовать их, однако, утомлённая духотой, задремала. Грохот вентиляторов и стук колёс смешались в парализующий ритм. Лежать без подушки было неудобно, но вырваться из дрёмы Аня уже не могла. Лишь изредка открывала сонные глаза, смотрела, как по коридору проходят полицейские в коричневой форме и с длинной палкой-прутом, как следом плетутся попрошайки с гноящимися культяпками, как их сменяют торговцы, насилу проталкивавшие свои канистры и коробки через завалы пассажирских тюков. Затем Аню утягивало назад, к путаным видениям.

Жара не ослабевала. В вагоне неотступно пахло рисом, попкорном и человеческим потом. В окно задувало гнилостные испарения. Неудивительно. Все объедки пассажиры бросали за решётку окна, и вдоль железнодорожных путей бесконечным бруствером тянулись разноцветные полосы мусора, словно поезд нарочно проложил путь через вереницу свалок. Приглядевшись, там можно было различить крысиное мельтешение. На крыс Аня сполна насмотрелась ещё на вокзале в Мумбаи – они с Максимом пять часов томились в ожидании опоздавшего поезда, а серые взъерошенные тушки носились между шпал: дрались за каждую подачку, гурьбой бросались на всё, что только удавалось отыскать.

Теперь Ане снилось, что она стоит на краю перрона с охапкой дешёвых булочек – из тех, что продавали в поезде. По одной бросает их вниз, на рельсы, чтобы задобрить прожорливую свору. Боится, что крысы из-за голода полезут наружу и тогда доберутся до сидящих на перроне детей. Аня с отчаянием звала Максима, потому что её запасы истощались. Но Максима поблизости не было. Он исчез. И когда крысы расправились с последней булочкой, Аня стала кричать детям, просила их уйти. Они её не понимали, в ответ улыбались – думали, Аня просто хочет их развлечь. Не замечали устремившегося к ним серого, готового вкусить кровь потока. И тогда кто-то подхватил Аню – бросил на шпалы её саму. Упав, она не могла пошевелиться. Видела, как крысы, попискивая от восторга, несутся к ней. В ужасе закричала и проснулась. К счастью, наяву её крик прозвучал едва различимым стоном.

Рассвело. Аня и не заметила, как прошла ночь. Подложив под голову рюкзак, какое-то время вспоминала жуткий сон, гадала, кто же её в итоге сбросил с перрона. То и дело принималась карандашом расчёсывать кожу под гипсом; в жару, да и после всех нищих с их безобразными культяпками зуд усилился. Потом спустилась вниз – распугала суетившихся на полу тараканов. Разбудила Максима, попросила проводить её к туалету, заодно выяснила, что тут два туалета: «западный», то есть с унитазом, и «индийский», то есть с дыркой в полу. Очередь была только к индийскому.

Когда они с Максимом вернулись в купе, он передал ей вторую тетрадь Шустова-старшего, расшифровку которой закончил ещё в полночь. Аня забралась к себе на третью полку и, уже не отвлекаясь на суету в соседнем купе, принялась внимательно читать новые строки.

И в первую очередь меня беспокоил Виракоча. Его антропоморфную фигуру с короной в виде солнца ты уже наверняка видела на скрытой картине Берга. Вот только Виракочей, верховным божеством инков, я его называю весьма условно. В действительности этот символ уникален. Ничего подобного мне встречать не доводилось. Тут слишком много странностей и нестыковок, объяснения которым я тогда ещё не находил.