Евгения Овчинникова - Обычные люди

— Послушайте, я могу еще сто лет пялиться в микроскоп и делать анализы, но ничего другого я вам не скажу. Анализ не дает ошибок, понимаете? У них средние показатели теломеразы, они самые обычные девочки. Поймите, такие же, как вы или я!

— Она не может изменяться в зависимости от состояния или, например, от времени суток? Или от снотворного? Они обе под снотворным!

— Вы спрашиваете об этом уже пятый раз! Хватит!

— Черт! — закричала женщина. — Черт, черт, черт!!! — С каждым «чертом» она била по стенам и по приборам, и в крошечной комнате все тряслось от ее криков и звуков падающего тяжелого оборудования. Я вздрагивала с каждым ударом и боялась, как бы они не заметили, что я все слышу.

Дверь в комнатку распахнулась, впустив далекий шум машин, ветер и запахи ночи за городом: сырой земли, сухой прошлогодней травы. Запах весны, которого не бывает в Калифорнии и который я помнила по России.

— Что у вас тут? — спросил мужской голос снаружи.

Ему не ответили, и он повторил вопрос.

— Ничего, — ответила ему женщина-змея, — совсем ничего. Нулевые тоже не дали результата.

— Давайте сворачиваться, — ответили ей с улицы. — Улетаем. Самолет ждет во Фьюмичино. Интерпол будет вынужден среагировать, давайте не привлекать их внимание лишний раз. И я бы вывез оборудование. Я приоткрыла глаза. Женщина смотрела в сторону открытой двери, ее ноздри раздувались, губы кривились. Я не видела из-за спины Миры, но, судя по тому, как ходили мускулы ее голых рук, она сжимала-разжимала кулаки.

— Какие результаты по тем, что в России?

— Нулевые.

— А Божена?

— Тоже. Ее уже выгрузили и нашли.

— Выгружайте их, — приказала женщина после недолгого молчания, и я закрыла глаза. — Сколько они еще будут спать?

— Вообще-то они должны скоро проснуться, — ответил ей доктор. Он говорил на хорошем английском, но с итальянским акцентом.

— Давайте скорее, — потребовал мужской голос снаружи.

Меня приподняли и понесли.

— Подождите, — сказала женщина. — Заверните их в одеяла. Апрель на дворе. Они простудятся.

— Каждые десять-пятнадцать минут здесь проезжает машина. Их найдут.

— Заверните их в одеяла. Они почти раздетые.

Меня завернули в мягкий кокон, поддернули его внизу и понесли, как в гамаке. Опустили на землю, и камни впились в спину. Рядом с тихим шуршанием положили Миру. Она вздохнула во сне и застонала.

— Все-все-все, загружаемся, едем! — раздался мужской голос.

Хлопнули двери машины, она завелась и уехала.

Я тихонько стащила одеяло с головы — по дороге уезжал небольшой фургон с нарисованными на кузове фруктами. Когда он превратился в точку на горизонте, я откинула одеяло с Миры. Она спала и вздыхала во сне, и я натянула одеяло обратно. Попыталась встать, но оказалось, что голова кружится, а ноги не слушаются. Я села на одеяле и, морщась от врезающихся в тело камней, огляделась.

Мы были на неоживленной дороге, асфальтированной, проходящей по берегу моря. Солнце уже встало, но еще не грело. Я надела капюшон халата и закуталась в одеяло поплотнее. Ночной ветер стих, ничто не напоминало о непогоде. Тирренское море [22] Часть Средиземного моря у западного побережья Италии. снова стало лазурным, небо — голубым. Когда в голове чуть прояснилось, я вспомнила про папу и расплакалась от бессилия и несправедливости. Так я сидела в коконе из одеяла и плакала, стараясь не думать, что папа умер, но все равно думала.

Солнце поднялось высоко, и дурман окончательно оставил меня. Машин не было — тот, кто сказал про десять-пятнадцать минут, ошибся. Казалось, мы остались одни на краю света и никто не придет и не поможет. Открыла глаза Мира. Она очумело оглядывалась.

— Ты была под снотворным, — сказала я ей, — скоро отпустит.

Мира попыталась сесть, но опустилась обратно на одеяло.

— Почему ты плачешь? — прошептала она. Голос — как шелест сухой травы.

Я хотела рассказать, но не смогла и расплакалась еще сильнее. В это время вдалеке на горизонте показалась машина. Когда она подъехала поближе, я с трудом встала. Голова кружилась, тошнило. Вышла на дорогу, размахивая одной рукой, — босая, в халате. Машина с женщиной за рулем затормозила прямо возле меня. Из машины вышла мама, и я даже не удивилась этому. Она бросилась ко мне, а я из последних сил сделала несколько шагов, и она налетела и обняла меня — я увидела ее перепуганные глаза и растекшуюся тушь.

— Мама, папа… папа…

— С ним все в порядке, дорогая. Он в больнице, — прошептала мама, стискивая меня в объятиях.

И то ли от внезапного счастья, то ли оттого, что действие снотворного еще не закончилось, я снова потеряла сознание.

Я засыпала и просыпалась, и кадры мелькали. Вот мы едем по берегу моря, вот уже по оживленной многополосной трассе, вот петляем по улицам Рима. Вот меня осторожно поднимают с сиденья и несут по улице, и ветерок холодит голые ноги. Вот дребезжит старый лифт.

Я проснулась ближе к вечеру. Открыла глаза. Я лежала на боку на большой кровати, рядом сидел папа. У него на коленях стоял ноутбук, он звонко щелкал клавишами. Сидел прямо, а не скрючившись, как обычно, и, подняв глаза, я увидела у него на шее медицинский корсет. Хотела спросить, во что это он вырядился, но смогла только прокряхтеть и повернуться на спину, как гигантская неповоротливая гусеница. Папа убрал ноутбук, спросил, как я себя чувствую, но я только моргала и дышала. Он ушел в другую комнату, а я огляделась. Спальня с современной мебелью, красивая, но будто с картинки из журнала — необитаемая. Белые и коричневые оттенки. Пустая ваза для цветов.

Они вошли втроем — папа, мама и Альбертина — и трогали меня, задавали вопросы. Потом возник доктор. В обычной одежде, но со стетоскопом на шее.

Он посветил мне фонариком в глаза, послушал, как бьется сердце, измерил давление. Говорил на итальянском с Альбертиной.

— Все в порядке, — сказала нам Альбертина, с облегчением опускаясь на кровать. — Он говорит, что слабость — это нормально. Завтра все пройдет.

Врач что-то сказал мне, показывая на шею.

— Он говорит, что место от удара электрошокера может болеть несколько дней. Нужно мазать мазью, чтобы не осталось шрамов.

— А что там? — Ко мне вернулся голос, но говорить я смогла только по-русски.

— Тут две дырки, как будто вампир укусил, — сообщил папа.

— Круто. Сфоткайте, — попросила я.

Пока папа искал телефон, Альбертина перевела врачу мою просьбу. Он рассмеялся, потом попрощался и вышел из комнаты в тот момент, когда папа щелкал у меня над шеей своим айфоном. На фото и правда было похоже на укус вампира.

— Где Мира? — спросила я.

— С ней все в порядке, — ответила Альбертина, услышав ее имя. — Она проснулась раньше, сейчас говорит с полицией.