Евгения Овчинникова - Обычные люди

— Кажется, узнали и бросили, — подала голос Мира.

Он пожал плечами:

— Тогда неудивительно. Вам никто не помог бы. Они серьезные ребята.

— Кто они? — спросила мама.

— А черт их знает. — Он снова пожал плечами.

— Вы не знаете, с кем работали? — удивилась мама.

— Можно подумать, вы всегда знаете, с кем работаете, — рассмеялся он, и напряженное мамино лицо смягчилось. — Думаю, частная военная компания. Небольшая армия. По всем признакам похоже — деньги, почти неограниченные возможности. Кому они принадлежат, я, конечно, не знаю. По документам они бы ли исследовательским фондом, который переводил деньги на нашу компанию в России. Они и в самом деле занимались исследованием в нескольких областях, но…

— Цель была не в исследованиях? — быстро спросила Мира.

— Точно. Нам были нужны деньги, и мы взяли их у первого, кто предложил. Не то чтобы я жалел. Тогда были совсем другие времена.

Он то ли нервничал, то ли был беспокойным по натуре — то и дело сгибал-разгибал пальцы, проводил рукой по волосам, поджимал губы, теребил бумажки и переставлял безделушки на столе. Но его уверенный спокойный взгляд уравновешивал нервические движения. Казалось, он все знает и все понимает, замечает каждую мелочь и видит будущее на много лет вперед.

— Нам переводили деньги, мы отчитывались за них и за результаты. У них был человек в России, и пару раз я видел их босса и его помощницу — обычные, вежливые. Но думаю, что, если бы стал выяснять, кто они, меня быстро поставили бы на место. У меня были свои задачи.

— Искусственная матка? — уточнила я.

Он несколько секунд внимательно рассматривал меня, потом указал пальцем себе на ухо и сказал:

— Идем, я покажу вам свой розарий.

Мы сразу поняли, в чем дело, и поднялись. Папа остался сидеть.

— Подожду здесь, — сказал он, не глядя на хозяина.

Охранник провожал нас взглядом, когда мы шли к цветнику. Внутри петляли дорожки из цветного гравия — то ровные, то закрученные спиралями, а между ними росли розовые кусты разной величины.

— Никогда бы не подумал, что увлекусь садоводством, — признался Михаил Юрьевич.

— Искусственная матка, — грубовато напомнила Мира.

— Да, начали мы с нее, — ответил он. — Когда первые эмбрионы дали хорошие показатели по выживаемости, инвестор поставил следующую задачу. Они хотели повысить уровень теломеразы в условиях искусственного вынашивания.

— Создать долгожителей, — пояснила мама.

— Их интересовали сто пятьдесят — двести лет.

— Ничего себе запросы. И вы согласились?

— Думаю, вы уже узнали, как работают эти ребята из исследовательского фонда, — улыбнулся Михаил. — Мне, скажем так, возражать показалось опасным для жизни.

— Но это совершенно другая область исследований! — воскликнула мама. — Одно дело — вырастить ребенка вне тела женщины, другое — отредактировать геном!

— Вы правы. Есть одно «но». За несколько лет до того я защищал диссертацию по редактированию генома. Отгадайте, о каких именно показателях шла речь.

— Теломеразы? — предположила Мира.

— Соображаешь! Стало понятно, почему они согласились войти в проект. Возможно, они сами искали подходящую команду. В команде же был не только я, были специалисты по трансфузии, ведь мы начали не на пустом месте — подхватили «Божену» с историей, с наработками. В общем, первое редактирование, конечно, результатов не дало. Но эмбрионам это не вредило. Единственное, они, то есть вы, росли медленнее обычного. И, знаете, меня часто спрашивали, почему инвестор не заинтересовался технологией производства младенцев. Да потому что на начальной стадии это было ужасно дорого. Не представляю, что должны впоследствии сделать эти выращенные нами люди, чтобы оправдать свою стоимость. Тем более что вы — самые обычные, да?

Я видела, что Мира готова возмутиться, и подергала ее за руку. Она сдержалась, но нахмурилась.

— Самым сложным было принять решение — оставлять плод жить или нет, — невозмутимо продолжал наш собеседник. — Стоимость оплодотворения и превращения в эмбрион была самой высокой, а после попыток отредактировать геном вызревание шло по накатанной — питание, чистка резервуаров. Это было несложно и недорого. И потом, поначалу неясно было, выживет ли плод после так называемых родов. Я и колебался, и хотел посмотреть, что получится. А когда получилось с нулевым ребенком, — говорил он, словно меня не было рядом, — и когда вы забрали ее, я решил оставить всех остальных дозревать.

— Хотя должны были уничтожить материалы, не соответствующие целям эксперимента, — едко заметила мама.

Он повернулся и задумчиво посмотрел на нее.

— Я много думал об этом и ни о чем не жалею. Это очень странное чувство — с одной стороны, мы жестоко нарушили все этические границы, какие только есть, с другой — я никогда больше не чувствовал такого подъема, понимаете, такого восторга, как в те моменты, когда мы вынимали очередного ребенка из резервуара.

— Но мы говорили с Александром Сергеевичем. Он ничего не знает о детях, — возразила Мира.

— Да, далеко не все знали о них. У нас была распределенная система, только несколько человек допускались к резервуарам. И к тому же в 2001-м я перевез лабораторию из НИИ в другое место и сократил персонал до минимума, чтобы не было лишних глаз и ушей. Сказал, что проект провален.

— Всех разобрали? — уточнила я.

— Нет, двух пришлось отправить в приют. Одна родительская пара к тому моменту распалась, а вторая просто не захотела ничего слушать.

Мы ошарашенно молчали.

— Где они сейчас? В детских домах?

Он пожал плечами:

— Не знаю. Может, их усыновили.

Мама посмотрела на него, отвернулась и брезгливо поморщилась.

— Инвесторы знали о детях, но ничего не предпринимали. Я воспринимал это как одобрение. Но потом я поехал на конференцию по трансфузии в Комо.

— И вас переманили, — догадалась мама. — Видимо, тоже военные?

— Это частная исследовательская компания, никаких военных, — ответил он, словно не заметил маминого сарказма. — По договору с первым инвестором все права на изобретение отходили ему, мы подписали строгий договор о неразглашении, а мне уже хотелось работать на свое имя. К тому же меня смущала сама организация. Я ни за что не отдал бы им результаты успешных исследований. Эта компания, — он сделал жест в сторону дома, — проводит согласованные исследования, юридически чистые. Я поставлю свою фамилию первой в списке.

— И что же вы сейчас делаете? — поинтересовалась Мира.

— Примерно то же самое, но я не могу распространяться на эту тему. Все здесь в моем распоряжении — особняк, лаборатория, сотрудники.

— Но при этом вас прослушивают?

— Еще я не могу выходить за пределы этого сада, кроме как с армией охранников. С чем-то приходится мириться. Зато я с самого начала был под надежной охраной. Итальянский инвестор взял на себя даже мою переправку сюда, иначе я не смог бы выехать из страны. Они накрыли меня своей заботой, как куполом.