Евгения Овчинникова - Обычные люди

«Лу, я решила. Продавай его тем ребятам из Индианы. Передай им, чтобы поаккуратнее с ним, он мне очень дорог», — написала я Лу.

«Хорошо, передам». — Лу украсила свое сообщение таким количеством анимированных смайликов, что я едва разобрала текст.

«Думала, говорить ли тебе или нет, но ту маленькую зарисовку с этими плоскими рыбами, как их…»

«Это дети-камбалята».

«Хорошо, пусть будут камбалята. — И снова водопад смайликов всех видов. — Ими тоже заинтересовались, молодая пара, местные, и они тоже просят скидку. В общем-то, я согласна, это ведь набросок на тетрадном листе».

Я молчала.

«Ты не расстраивайся, что это не коллекция и не музей. Рисунки нравятся обычным людям, они хотят их купить — это хорошее начало, может быть, даже лучше, чем первый вариант».

Галеристы на переговорах переборщили с обещаниями частных коллекций и продажной стоимостью, поэтому сейчас Лу считала своим долгом успокоить меня. Но я читала и все больше верила ее словам. Нравиться людям, писать простые, понятные вещи — почему нет? Набросок с камбалятами был из того времени, когда мама еще не вернулась, когда я блуждала в сырой питерской серости и выплескивала ее на рисунки. Я закрыла глаза, вспомнила его — антропоморфные камбалята идут по дорожке в саду оранжереи — и мысленно попрощалась с каждым из них.

«За сколько они хотят купить рисунок?»

Лу начала печатать.

«Подожди, не отвечай, — написала я, и она остановилась. — Я сильно расстроюсь, когда узнаю?»

«Весьма вероятно».

«Тогда не говори. Просто продавай. Отдашь потом за все, что продадите, в запечатанном конверте, а я не глядя отнесу их на свой счет в банке».

Лу прислала стикер — кулак с поднятым большим пальцем.

«Еще кое-что. Мы разослали каталог по некоторым местам — отели, киностудии, студии анимации. Мне сегодня написали из одной независимой киностудии. Они хотят обсудить с тобой титры. Но это уже вне моих обязанностей. Я могу связать вас по электронной почте?»

«Да, конечно».

Лу снова прислала кулак.

Я ответила на сообщения всех, кто беспокоился обо мне, — друзьям из Сан-Франциско и Стиву, бабушке. Насте и Ване. Они из новостей узнали о нашем похищении и беспокоились. От Вани пришло несколько сообщений, а Настя накатала километры слов, пестрящих смайликами, скобочками и восклицательными и вопросительными знаками. Я ответила Ване, что все в порядке и что скоро я приеду в Петербург и напишу ему. Ответила Насте, и она сразу перезвонила. У нее был глуховатый повзрослевший голос, хотя я до сих пор представляла себе ее вечно хохочущей девочкой лет десяти, чья мысль не останавливалась ни на чем дольше пяти минут, с сотней друзей в школе, во дворе и во дворце детского творчества. Она с беспокойством спрашивала меня, не слишком ли я испугалась, не было ли мне больно и как я теперь. Я послушно отвечала, думая про себя, что даже мама не задала мне столько вопросов о самочувствии. Я не успела ни о чем спросить саму Настю, она заторопилась, сказала, что тихий час закончился и ей надо будить детей.

— Приезжай ко мне, когда вернешься. Мне будет сложно выехать, но гостей на территорию пускают.

Я пообещала приехать и положила трубку, в которой раздавались детские голоса.

На следующий день мы с Мирой выбрали билеты. Рейс дневной, без пересадок. Вечером вышли поужинать все вместе. В ближайшей траттории давал концерт джаз-бэнд. Мы сели подальше от сцены и оркестра. Полная белокурая певица с пунцовыми губами протяжно страдала о неразделенной любви. Траттория была переполнена, гости разговаривали, перекрикивая музыку, — шум стоял страшный. На пятачке перед сценой танцевали туристы. Вспотевший официант принял у нас заказ через полчаса.

— Пойду поближе, — сказала Мира и поднялась из-за стола. — Все равно долго будут готовить. Она приблизилась к сцене, и тут же старичок в футболке с надписью «Roma» подхватил ее и втащил в нетрезвый круг танцующих. Она, к моему удивлению, дала себя увести и даже не бросила на старичка свой взгляд исподлобья.

— У меня хотят купить два рисунка, — сообщила я родителям.

— О, здорово! Коллекционеры? — обрадовался папа. Мама едва заметно пнула его ногой под столом.

— Нет, туристы из Алабамы.

— Э-э-это все равно хорошо, — неуверенно протянул папа, и мама снова двинула его ногой.

— Еще одна киностудия хочет обсудить со мной дизайн титров.

— Вы с папой замечательно решили с выставкой. Он чуткий менеджер, — сказала мама. — Правда, совмещать работу и учебу на первых порах будет тяжело.

Папа хрюкнул. Человек-картошка был доволен собой, и мной тоже.

— Михаил Юрьевич рассказал, что ему тяжело далось решение не убивать нас, — сказала я, внимательно глядя на них.

Родители смешались, переглянулись. Официант при нес лимонад, вино и бокалы. Откупорил бутылку, разлил.

— Всем тогда пришлось тяжело, — вздохнула мама. — Некоторые были просто в ужасе. Что делать с ребенком, который сваливается тебе на голову? Некоторые вообще были не в том положении, когда заводят детей.

— А вы? — спросила я.

— И мы, — ответил папа.

— Я только закончила университет, — продолжила мама. — Папа, правда, уже бросил свой и работал. Мы встречались, но не были женаты.

— Вы поженились после того, как я родилась?

— Ты, наверное, не замечала в документах, но мы поженились через три месяца после твоего рождения.

— Как вы… Как вы вообще это восприняли? Это же очень странно — вдруг получить ребенка.

Мама с папой переглянулись, словно спрашивали друг друга, стоит ли говорить мне об этом.

— Это было, так скажем, необычно, — призналась мама. — И тяжело. Я нервничала. Пришлось взять отпуск, почти год не работала, и это сразу после университета, когда самое время набираться опыта. Это ужасно бесило. Одно время я считала безвозвратно потерянной каждую минуту. Но всегда, с самого начала, прямо с того момента, когда Михаил отдал тебя у метро, я чувствовала, что поступаю правильно, что все будет хорошо. Может, не сразу, но… Нет-нет, — мама перебила меня, потому что я собиралась возразить, — не те глупости о зайках и лужайках [24] Речь идет о поговорке: даст Бог зайку, даст и лужайку. . Я понимала, что будет сложно, но чувство, что мы все делаем правильно, было сильнее всего остального. — Она повернулась к папе и погладила его по руке. — Через год, когда мы с папой начали высыпаться, стало гораздо легче. И знаешь что… Ты стала похожа на меня. Сейчас не так сильно, но тогда я получила лишнее подтверждение, что ты — мой ребенок.

Она замолчала и оглянулась на сцену — Мира танцевала с другим старичком.

— Я говорила потом со многими матерями, настоящими, которые планировали детей, которые ждали, вынашивали и рожали их сами. Оказалось, что некоторые вначале реагировали на ребенка точно так же. И я стала чувствовать себя менее виноватой, не такой неправильной.