Лев Гумилевский - Плен

— Отдай ему, отдай ему все… Не трогай его, пусть ведет к Але… Пусть, пусть…

Она долго еще шептала, как безумная:

— Пусть… пусть…

Иван Архипович стряхнул ее руки со своих и прошептал в ужасе:

— Что же это такое?

— А ничего, — прохрипел возбужденно, как победитель после крепкой схватки с врагом, Коська, — нашему брату тоже есть-пить надо.

— Значит, вы ее… Алю нарочно вы…

— Что болтать зря, — перебил его тот, — деньги на бочку и айда. Пока темно, все кончим, ну?

Наталья Егоровна металась по комнате, открывала ящики, доставала деньги, выкидывала какие-то вещи.

— У нас нет таких денег, — бормотала она, — вот, возьми все, что есть… Вот возьми обручальные кольца… Вот часы…

— Подожди же! — пробовал было остановить ее Иван Архипович.

— Аля не может ждать! — кричала она, — не может ждать! Где она у них? Кто ее кормит? Она умрет от страху там….

Чугунов встал перед Коськой, скрестив на груди руки и вперив в него гневные, расплавленные бешенством глаза:

— Ты же разбойник, мальчишка! Бандит!

— Мы — шарашики! — спокойно поправил тот, — какие там разбойники. Шарашики только… Наше дело налететь, ошарашить и назад. Вот шарашиками и зовут.

Иван Архипович смотрел на него, недоумевая. Самоуверенность мальчишки могла умерить всякий гнев и несчастный отец пробормотал тихо:

— Откуда вы такие явились! Откуда вы взялись!

— А нам каким быть надо?

Холодный, как будто слегка усмешливый тон мальчишки отрезвил Чугунова. Он вдруг притих. Но, еще не сдаваясь, прошептал:

— Ты в приюте был?

— Местов не припасли раньше, а теперь и сам не пойду. На воле лучше живется.

— Разбоем?

— Чем придется. Иной раз по помойкам ходим, да оттуда селедочные головы выуживаем. А теперь вот круг твоей девчонки похарчимся немного. Ну, что ты, тетушка, наскребла там, покажи-ка!

Наталья Егоровна выбросила на стол часы, кольца, серебряные ложки, два крестика. Коська покосился на вещи, скорчил кривую рожу:

— Деньгами бы лучше. С этим добром возиться охоты нет.

Наталья Егоровна слушала его с замирающим сердцем, как будто ждала приговора над дочерью. Мальчишка шмыгнул носом, махнул рукой:

— Ну, ладно. Денег-то сколько наскребла?

— Вот, вот — все, что было…

Иван Архипович бросился было между ними, но Наталья Егоровна уже ничего не видела, не слышала, крича исступленно;

— Нет, нет! Бери все, только отдайте девочку, отдайте девочку…

— Отдадим. Нам от ней пользы нет, только кормить пришлось, — говорил Коська, подбирая кольца и разглядывая часы, — для того и держали, чтоб отдать… А за корм там — накиньте еще что-нибудь из одежонки что ли…

Иван Архипович, сжав зубы, старался сосчитать деньги, прикидывал стоимость вещей. С лихорадочной быстротой он соображал, что можно было сделать, чтобы поймать маленького разбойника и предотвратить месть. Но уверенная наглость мальчишки разбивала все его планы. Притихшая улица за окном, мрачные силуэты кремлевских башен и стен, как темные призраки разбойной московской старины, страшили всеми ужасами бандитских ухваток. Закусив губы, чтобы не застонать от бессильного гнева, он решил подчиниться.

Коська напяливал на себя пиджак, болтавшийся на нем, как пальто, совал в карманы деньги, часы и воровато оглядывался кругом, выискивая что-нибудь еще из подходящих вещей.

— Довольно же! — крикнул Чугунов, — довольно, говорю!

Коська подумал, кивнул головой.

— Будет.

— А если ты, мальчишка, все это…

— Вру? — подхватил он спокойно, — не бойся, дяденька. Если я тебя обманул, так разбей мне башку камнем на этом же месте. Идет?

— Пойдем! — едва сдерживаясь толкнул его Чугунов, — я обойдусь и без камня с тобой!

— Ну и ладно! Прощайте, тетенька!

Наталья Егоровна, сжав до боли холодные руки, проводила их до дверей и только шепнула мужу:

— Вернись, с Алей… Или я не выживу!

Иван Архипович надвинул шапку и, не выпуская из рук плеча мальчишки, мрачно пошел вслед за ним.

Глухой гул уличного движения, просачивавшийся через каменные громады башенных стен, свидетельствовал, что день начался своих порядком и ничто не изменилось кругом. Сменявшие друг друга сторожа подтверждали маленькой заложнице справедливость ее выводов. Мальчишки были равнодушны ко всем ее страданиям и думали только о том, чтобы поскорее вырваться на солнце из мрачного подвала.

Аля уже не пыталась разжалобить их, соблазнить обещанием отцовской помощи. Ребята верили больше Коське, чем ей. Ее мучил голод, но она не просила ни о чем своих мучителей. Иногда, испуганная шорохом шнырявших в соломе крыс, она вскакивала и начинала кружиться по темному подвалу. Часто трогала она кирпичи и ощупывала стены, надеясь найти какую-нибудь таинственную лазейку.

Но сырые стены были гладки и прочны. Она пробовала дергать железные кольца и скрепы, попадавшиеся ей под руки, но они не открывали ей и намека на какой-то тайный ход. Славный строитель Китайгородской стены не позаботился об этом. Петроку Малому, оставившему нам в настоящем их виде башни и стены Китай-города, не пришло в голову прорубать выходы в подвалах бойниц для будущих обитателей стен и их невольных гостей. Терпкий камень пережил на четыре столетия своего строителя и мертвому итальянцу не было дела до сердившейся на его работу девчонки.

А она выстукивала кулачками стены, гневно отворачивалась от них и опять садилась на солому, прислушиваясь к шороху крыс и мышей.

Так прошел длинный день. Голод перестал чувствоваться с прежней остротой, но вместе с ним пропадала охота двигаться, говорить и думать.

Пленница затихла и присмирела. Ванюшка, сменивший очередного сторожа, заставил ее пить и есть. Он сунул ей в руки две воблы и каравай хлеба, поставил рядом консервную коробку с водой, сказал сухо:

— Жри.

Она повертела в руках хлеб и воблу. Ванюшка с презрением посмотрел на бессильные ее пальцы, не умевшие ободрать шкуру с рыбы. Выругавшись, он с быстротой необычайной ободрал их и отдал.

— Этого сделать не можешь! — добавил он с презрением и жалостью, — а тоже еще…

Аля молча сжевала все, что ей дали. Она боязливо взялась за консервную коробку, но жажда была слишком мучительна. Она вздохнула и выпила все.

— Еще, что ли? — буркнул Ванюшка, стоявший над ней.

— Будет.

— Ну и ладно. Захочешь — спросишь.

Утоленный голод вернул силы. С ними вместе вернулись тоска и отчаяние. Крысиная возня в соломе стихла к вечеру. Тишина мрачного подвала давила еще большей тоской. Если бы не постоянные свидетели, сторожившие ее, она выплакала бы тоску, уткнувшись в солому, вместо подушки. Но при ребятах она не смела ни плакать, ни жаловаться.