Лев Гумилевский - Плен

Постояв на пороге несколько секунд в раздумье, Коська свистнул тихо, но тревожно. На свист тотчас же поднялась голова с крайней кровати:

— Что надо?

Коська не отодвинулся от двери, точно сторожил выход.

— Кто у вас старший тут, шарашики?

— Зачем?

— Дела важнецкие.

Спрашивавший прошлепал босыми ногами по холодному полу до передней кровати и тронул за плечо старшего. Тот вскочил с привычным проворством и тотчас же сел на постели, точно никогда не дремал.

— Какой-то тебя добивается, Лопоухий! Встань!

— Чего надо?

— Пойди сюда — позвал Коська.

— А ты не подойдешь?

— Дверь держу.

— Зачем?

— А чтоб один стервец не сбежал, пока мы договоримся!

Лопоухий встал нехотя и, сжав кулаки, сдвинув брови, решительно направился к нежданному гостю:

— Тебе что надо, спрашиваю? Новый ты тут, а на драку лезешь — гляди: у нас не на улице!

— Погоди маленько, — холодно отвел его кулаки Коська, — не буди раньше времени народ. Ты старший тут?

— Я.

— Есть у тебя в спальной мальчишка Пыляй?

— Пыляев Михаил — есть.

— Я этому стервецу голову проломить должен.

— А мне, может, подержать? — ухмыльнулся тот и вдруг насупился, — говори в чем дело? На воле было у тебя с ним что?

— На воле.

— Говори, что было!

Раздраженный их шепот гудел в комнате все звончее и гуще. Ребята с ближних коек подымали головы, выползали из-под одеял, прислушивались. В темноте силуэты сцепившихся у двери мальчишек были неясны и тревожный шепот, бежавший от одного к другому, не разъясняя тревоги, будил соседей друг за другом. Кое-где уже слышалось шлепанье босых ног по полу и через минуту встревоженные тени маленьких человечков сгрудились у дверей.

— Он товарищей продал! — коротко отрезал ночной гость, — милиции продал.

— Говори толком.

Лопоухий отступил, силясь в темноте разглядеть неожиданного обвинителя, и повторил:

— Говори. Без суда мы своего не выдадим. Вот ребята встали — послушаем. Врешь — вылетишь отсюда в два счета за булгу. Как дело было?

— Где он сам?

— Найдем, когда понадобится.

Коська помялся, потом усмехнулся и сказал коротко:

— Он в моей ораве был и в китайской стене мы все жили, в подвале в башне. И сделал я одно дело, а он убег ночью и призвал милицию. За него нас из стен выкурили, а мало этого — меня еще и сюда приволокли. Я бы хоть и нонче же убег, мне тут не с руки. А вот только его морду за столом увидел и остался. Мне отсюда не уйти без того, чтоб я ему это дело спустил. Дайте мне его и готово. Вам такого тоже не держать бы у себя.

— Не учи! — огрызнулся Лопоухий, сами с усами. — Чем докажешь?

— Пусть отопрется…

— Пойдем!

Лопоухий решительно двинулся в угол огромной комнаты к кровати Пыляя. У открытого окна было светлее и вид спокойно дрыхнувшего под одеялом, закрытого с головой мальчишки рассердил Лопоухого.

Коська, оставив у двери на страже двух сонных ребят, пробился между рядами кроваток с сжатыми кулаками, с жесткой улыбкой грозного судьи.

Лопоухий опустил тяжелую руку на одеяло:

— Вставай!

Лежавший под одеялом не пошевельнулся. Непривыкший к такому невниманию к его требованиям, Лопоухий повторил свой жест с новой силой, заставившей бы вскочить кого угодно, но заспавшийся мальчишка даже не вздрогнул.

Коська, дорвавшийся, наконец, до предателя, закусив губы, схватил торчавший из-под одеяла сапог, дернул его изо всей силы и, отлетев вместе с сапогом в сторону, стукнулся затылком о железный угол кровати так, что с минуту сидел на полу, как полоумный.

Когда он поднялся, наконец, то увидел довольно странную картину. Ребята сидели на Пыляевой кровати и, кусая губы от хохота, глядели, как он поднимался с полу.

Вместо Пыляя на кровати лежала наспех свернутая из чужого одеяла кукла с всунутым в тугой сверток пустым сапогом. Одеяло, покрывавшее куклу держал в руках Лопоухий. Качая голове, он заглядывал в окно и говорил спокойно:

— И след простыл стервеца! Ай да шарашик, а тут круг нас ходил ниже травы, тише воды!

Коська, придя в себя, метнулся к окошку.

— Где он?

— Ушел! — мрачно прошипел Лопоухий.

— Когда?

— А черт его знает. Может и сейчас только…

Коська потер пришибленный затылок, подумал одно мгновение и решительно прыгнул на подоконник:

— На смерть прикончу!

— Ну?

— Высоко тут?

— Не очень!

Коська перегнулся, заглядывая вниз и примериваясь. Но едва лишь решил он отправиться вслед за Пыляем, как тяжелая рука Лопоухого опустилась на его плечо и сдернула вниз. Коська метнулся к нему с кулаками, но ребята тотчас же нависли на него и посадили на койку.

— Что вы? — взвизгнул Коська.

— Ничего! — проворчал Лопоухий, — мне и за одного довольно будет завтра ответу.

— Своего покрываешь? — прохрипел, бесясь от боли, обиды и гнева, Коська, — погоди! Попадешься и ты мне на воле! Ну?

Он вскочил, стряхивая с себя впившихся в него ребят. Лопоухий посмотрел на него с сожалением и велел выпустить незадачливого гостя. Может быть Коська и был прав, но умная шутка или хитрая уловка, совершенная с ловкостью и завидным проворством, пленяла его больше, чем простая и грубая справедливость.

— Ну, иди! Не проедайся! — кивнул он Коське.

Коська ушел. В приоткрытую дверь он высунул на секунду крепкий кулак и повращал им в темноте. Но ребята, пересмеиваясь ложились спать, и никто не заметил угрозы бывшего атамана.

Под окном росли густые кусты акации, подстриженные так ровно, что Пыляй свалился на них из окна, как на пружинный матрац. Щетинистые ветки оцарапали ему лицо и руки, разодрали рубашку, но предохранили от падения на жесткие дорожки садика. Пыляй, скатившись с кустов, мог тотчас же промчаться по аллейке до решетки сада и перескочить через нее, никем не замеченный.

Перебежав улицу и свернувши наугад один за другим в три переулка, он счел следы свои совершенно запутанными и побрел дальше без всякой спешки.

— Буду так прямо идти до утра, — решил он, — и куда выйду, там и буду пока… Все равно теперь.

Выброшенному так неожиданно снова на улицу мальчишке было действительно безразлично теперь, куда бы ни идти. Шагая по светлым улицам, мимо дверей, занавешенных окон, запертых накрепко ворот и калиток, он шел, как отверженный: казалось, в самом деле не было для него никакой возможности проникнуть в этот запертый от него мир других людей. Даже превосходная машина, которая так ловко взялась было за приготовление из него настоящего человека, не могла ничего сделать для защиты его от прошлого. Мальчишка упал духом.

Размахивая руками, шел он по незнаемым улицам, ни о чем не думая больше. Розоватые тени рассвета покрывали дома, мостовые, нарядные церковки, схороненные на дне каменного моря того огромного города, в котором все же не нашлось места для такого маленького человека. В просвете одной из поперечных улиц встал перед ним вдалеке, как игрушечный, Кремль. Сторожевые башни его впивались в голубые небеса, золотые главы кремлевских соборов были похожи на древних рыцарей в золотых шлемах: они были недвижны и хмуры, обиженные новым поколением каменных богатырей, сдавливавших их железобетонным кольцом многоэтажных зданий современной Москвы.