Аркадий Минчковский - Старик прячется в тень

— Конечно. У меня приобретут?.. — Сожич что-то прикидывал. — Почти выигрыш в лотерею… Скажите, пожалуйста! Никогда б не подумал… Значит, говорите, художник из самых ценных?

— Понимаете, нужно определить автора, — вставил Залесский.

— Нужно определить?.. Понимаю. Буду даже очень рад, если окажется кто-нибудь знаменитый. Буду гордиться.

— Может быть, снимем? Приблизим к божьему свету? — предложил Залесский.

— Что же, если нужно…

Втроем они сняли картину. Поднесли к окну. Валентин прежде всего взглянул на обратную сторону рамы. Подрамник из потемневшего дерева, очень старый. По углам — плоские клинья.

— Холст старинный и дерево очень старое, — произнес Валентин, не в силах скрыть охватившего его волнения. Неужели руки его касались досок, которые когда-то стругал и сколачивал сам великий мастер?

Картину положили на стол возле окна.

— Этот натюрморт написан на старом полотне, — заявил Валентин. — Вот, посмотрите сюда… Здесь и вот здесь проглядывает лак.

— Что вы говорите? Действительно, что-то там есть… — продолжал удивляться Сожич. — Вот так, висит у тебя, — а ты и понятия не имеешь…

— Это чистая случайность, что нам стало известно… — Валентин все еще продолжал рассматривать картину.

— Ай, ай… Удивительное дело!

— Ян Савельевич, — сказал Залесский. — Картину нужно взять на экспертизу в Художественный музей. Там есть специалист. Николай Афанасьевич Хрякин. Он определит мастера. Не протестуете?

— Как же я могу протестовать? Что же делать, раз такая история. Берите, несите…

— Все-таки, думаю, нам следует пойти вместе. Картина ваша. Вы ее владелец. Если окажется, что это ценное полотно…

— Товарищ Залесский, у меня к вам полное доверие, — заюлил Сожич. — Но поскольку вы настаиваете… Когда же вести в музей?

— Думаю, можно и сейчас. Хрякин скорее всего там.

Ян Савельевич непритворно вздохнул.

— Ну, сейчас, так сейчас… Чем скорее, тем лучше… Рома, Рома!.. Ах, ты здесь, — обратился он к племяннику, который так и не уходил из комнаты. — Тебе это тоже очень интересно? А ну-ка, сбегай поскорее за извозчиком. И чтобы со скамеечкой.

— Я думаю, картину следует упаковать, — предложил Валентин.

— Конечно, конечно… Обязательно. Одну минутку… — Ян Савельевич направился в глубь дома.

Петр Наумович и Валентин остались одни.

— Неужели и вправду он не знал о ценности полотна? — тихо спросил Валентин.

Под очками Залесского в его карих глазах мелькнул смешливый огонек. Петр Наумович сдержанно улыбнулся и вынул часы.

— Не очень-то на него похоже. Ну что ж, поживем, увидим. Я на всякий случай позвонил в музей Николаю Афанасьевичу. Надеюсь, он ждет нас.

В третий раз за день побывал Адриан на улице, где жил Валечка-Козлик, и опять двери оказались запертыми. Студента дома не было.

Как ни медленно шел Адриан к месту условленной встречи, а в сад напротив театра прибыл первым. Он уселся на скамеечку и стал ждать приятелей. Ноги гудели. Шутка ли, сколько километров он сегодня пробегал! Вскоре за решеткой сада показался Митря. Завидев товарища, он еще с улицы крикнул:

— Нигде не видать, Адриаха!

Вошел в сад, плюнул сквозь зубы.

— Я даже к парому бегал. Думал, может, за реку поехал. Нету.

Вскоре явился и Леня. Устало плюхнулся на скамейку. Засопел носом. Лене было жарко.

— Нету в библиотеке никакого вашего Валентина. И велосипеда его не видать.

— Уехал куда-то, — заключил Митря.

— Эх, вот действительно запропал!

— У дома нужно дежурить. Придет.

— А если он ночью явится? Тогда и сиди там, да? Я шамать хочу, — сказал Леня.

— О, заныл! Человек может две недели не есть. Вот, — с презрением заявил Митря.

— Ну и не ешь две недели, если тебе не хочется.

— Пошли отсюда, — скомандовал Адриан.

Леня без удовольствия поднялся. Молча двинулись к выходу. И вдруг Адриан схватил Митрю за рукав.

— Смотрите!

Он невольно шагнул назад, таща за собой товарища.

Мимо сада, пыля по мостовой, проехала извозчичья пролетка. В ней сидели исполкомовский начальник и нэпман Сожич. А на откидной скамеечке, спиной к извозчику, устроился Валентин. На коленях он держал тщательно завернутую и перевязанную бечевкой картину.

Извозчик свернул на улицу Карла Маркса и остановился у входа в Художественный музей.

— Глядите, поймали! — крикнул Митря.

— Тише ты, погоди!

— Вот он где, а мы ищем, — засопел Леня.

Трое слезли с извозчика и поднялись на несколько ступенек. Начальник с портфелем нажал кнопку звонка. Очень скоро отворилась дверь. В ней показался беленький старичок. Он пропустил всех троих и затворил дверь.

— Вот это да! — проговорил Митря.

— Будем ждать, — твердо сказал Адриан.

— А если они до вечера?

— Иди, если хочешь, — пожал плечами Адриан, с презрением взглянув на Леню, — такие дела, а он тут…

— Никуда я не пойду, — ответил тот и опять плюхнулся на скамейку.

Хранитель городской художественной галереи Николай Афанасьевич Хрякин дождался товарища из губисполкома, которого лично немного знал. То, что сообщил Залесский по телефону, не могло оставить равнодушным старого художника.

Последние посетители покинули музей в шестом часу. Ровно в шесть дежурная смотрительница галереи задвинула засов на наружных дверях, и почти сейчас же послышался звонок с улицы. Николай Афанасьевич предупредил, что двери отворит сам.

У входа в музей стояли трое. Один из пришедших — молодой человек в косоворотке, с загорелым лицом, держал обернутую материей картину средних размеров.

— Пожалуйте, входите… Осторожно, не ударьте о косяк… — Николай Афанасьевич посторонился, пропуская поздних посетителей. Третий из них был гладкий человечек, в синей полосатой тройке и шляпе.

Двери были снова накрепко заперты. Хранитель галереи пригласил всех следовать за ним.

Нижним этажом, один за другим, прошли несколько залов картинной галереи.

Миновали небольшую комнатку, стены которой были сплошь завешаны картинами, и очутились в помещении, чем-то напоминающем переплетную мастерскую. Пахло столярным клеем и скипидаром. Стопкой сдвинутые в угол, стояли пустые рамы, у стен — вынутые из рам полотна. Иные из картин лежали на больших, похожих на портновские верстаки, столах. Здесь было светло.

Николай Афанасьевич, сухонький старичок — голова седым ежиком, белые усы и бородка — попросил положить картину на свободный край стола возле окна и принялся осторожно распаковывать. Сняв материю, он отодвинул ее в сторону и взглянул на полотно.

— Творение Антона Чикильдеева, — сказал он. — Способный, но воинствующе безграмотный человек. Мог бы работать, мог. Но вопиющее слобоволие. Вот и результат.

Трое посетителей молчали. Ян Савельевич прижимал шляпу к животу, как бы защищая его от удара.