Артем Кораблев - Охота на привидений

Максимыч замолчал, довольный своим рассказом.

— Ну и что? — спросил я. — Где тут колдовство? Подумаешь, человек башкой треснулся и после этого говорить не мог. Такое со многими бывает, например, когда на войне контузит. Это и в фильмах показывают. Вот хотя бы «Они сражались за родину», так там Бондарчук после кон­тузии весь фильм только мычал.

—Хорошо-о-о. Подумаешь, говоришь, — Максимыч закачался, возбужденно поти­рая ладонями коленки. — А вот это как?

Он начал новый рассказ.

— Была когда-то у Петровны свинья Варька. Ей тогда колхоз поросенка выде­лил за работу, чтобы дома скотину расти­ла. Не у нее одной свиньи-то были. Но только Варька у Петровны не как другие жила. Как Петровна с работы придет, бывалоча, так в руки хворостину, хлев отво­рит и гонит Варьку за ворота, а сама-то за ней идет. Куда уж они ходили и зачем — никто не знает. Только куда-то далеко. Петровна домой совсем уж поздно возвра­щалась. И как Варька-то подросла, здоро­вущая стала, как трактор. Все уж своих свиней зарезали, а Петровна все не режет. Поросята у Варьки были, Петровна ее к хряку водила, так поросят она всех сразу в колхоз отдала, а Варьку не режет и все. Уж свинья старая стала, я Петровне-то го­ворю: «Ставь бутылку, я твою Варьку за­режу, чего она у тебя даром-то хлеб ест?» А Петровна: «Иди отсюда, я тебе зарежу, пьяница!» И так, пока Варька сама не сдохла, все она с ней жила и эту свинью кормила. А уж когда сдохла, кто ее мясо да сало купит, мертвячину-то? Не те уже времена были. Голод прошел. Жили по­лучше. Да-а.

— И что? — опять спросил я. — Где колдовство-то?

Максимыч аж запыхтел.

— А зачем она ее кормила-то? Куда во­дила? — старик даже наклонился над сто­лом и пристально уставился мне в лицо своими пьяненькими глазами. Я еще не нашелся, чего ответить, как он уже про­должил:

— А-а-а, то-то. Вот и никто не знает. А главное, девки-то это не раз видели, и я видел тоже, она, Евдокия-то, с этих гуля­ний домой не пешком шла. Свинья ее везла. На спине.

Максимыч многозначительно поднял палец и крутил головой, вглядываясь в наши лица. По его мнению, последний довод бил наповал и не мог оставить со­мневающихся в бабы Дунином колдовст­ве. Вскоре я убедился, что таковых, кроме меня, за столом и не было.

— Подумаешь, — пожал я плечами, — я в цирке и не такое видел.

— Тьфу! — с досады плюнул Макси­мыч. — А то, что она змей спокойно в руки берет, это как? Цирк? Тоже цирк, я тебя спрашиваю? — И, не дав мне даже от­крыть рта для ответа, разошедшийся ста­рик продолжал: — Мы как-то с ней по осени за грибами ходили, холодно уже было, но морозов еще не было. И вот у меня портянка сбилась, я на кочку при­сел, чтобы перемотать. А кочка-то подо мной, как живая, заходила. Я вскочил, а из-под нее змеи, гадюки, во все стороны. Там значит у них клубок был, гадюшник, змеиная свадьба. Я как заору и бежать. А Евдокия ни с места, змеи вкруг нее пол­зают, а ей хоть бы что. Я кричу: «Петров­на, беги!» А она стоит. И одна змея запол­зла прямо мне в корзинку, которую я бросил. Так Петровна подошла, корзину подняла, гадюку оттуда просто так голой рукой вынула и под дерево выпустила. Это как? Цирк?

Я молчал — ну, как мне было объяс­нять старику, что в холодную погоду змеи малоактивны, и ловкий, опытный человек может их запросто взять в руки. Они ведь и собираются по осени в клубки, чтобы не замерзнуть. По глазам Максимыча я ви­дел, что объяснять это было бесполезно. Тогда я обратился за помощью к Пал Палычу.

— Пал Палыч, — сказал я, — ну, это все ладно, допустим. Хотя меня это ни в чем не убеждает. А вот вы сами что-ни­будь о бабы Дунином колдовстве знаете? Колдовала она при вас или еще что? Вы что-нибудь видели?

— А как же, — ответил полковник, — и не раз. Вот, к примеру, у меня три года подряд ребра болели и в спину отдавало. Я по врачам ходил, никто не помог. Мне и позвоночник ломали и язву лечили — все без толку, только время и деньги тратил. А болит так, что спать не могу. Я в про­шлом году сюда приехал, пошел к тетке Дуне. Как только вошел, она меня спра­шивает: «Где болит? Вот тут?» И прямо туда показала, где больше всего болело. И ведь я ей еще не успел ничего сказать-то. Потом она меня на стул посадила и ушла в комнатку, в ту, что у нее за занавеской. Выходит с чашкой, а в чашке какая-то дрянь, сеном пахнет. Выпей, говорит, и поспи здесь. Я выпил, она меня к себе на кровать положила, и я сразу заснул. Как будто провалился куда-то. Проснулся ровно через час, и боли как не бывало. До сих пор ничего не чувствую.

Пал Палыч замолчал, а я понял, что после этого рассказа мне уж и вовсе крыть нечем. Так что я тоже молчал под торже­ствующими взглядами Максимыча и Вовки, который с нами, конечно, сидел за столом. И он радовался больше всех: нако­нец– то Фома неверующий из Москвы был посрамлен прилюдно.

Я налил себе чаю и пробормотал только:

— Ну, может быть, может быть.

Сказал я это лишь для того, чтобы пре­кратить бессмысленную беседу. Конечно, ни один из этих рассказов не мог меня убе­дить, что баба Дуня ведьма.

За окном между тем стемнело.

— Ладно, — сказал Пал Палыч, поднимаясь из-за стола, — давай-ка, Максимыч, я тебя провожу. А то ты еще дороги не найдешь.

— Я то, Павлик? — усмехнулся ста­рик. — Да все здесь хожено-перехожено. Вся жись моя здесь прошла в Ворожееве.

При мне впервые назвали Пал Палыча Павликом, и это меня удивило. Но скоро я сообразил, что Петр Максимыч намного старше Светкиного дяди и знавал его на­верняка еще мальчишкой. Таким он для него и остался, этот совершенно уже седой полковник.

Однако Максимыч не проявлял никако­го желания трогаться с места. В бутылке еще оставалось.

— А бутылку с собой возьми, — смек­нул суть дела Пал Палыч. — Это тебе на завтра. — И он ласково похлопал старика по спине.

Гость наш тут же со всем согласился. Он попрощался с нами, накинул на плечи старый тулуп и, сунув бутылку в про­странный карман этой удобной одежки, направился к двери. Пал Палыч пошел провожать Максимыча до дома.

Мы опять остались втроем: я, Светка и Вовка.

— Что, понял теперь, нафик, — не утер­пел Вовка, — что баба Дуня колдунья? И это еще не все, нафик. У нас тут и кол­дуньи, и привидения, и оборотни бывают.

— Оборотни-то откуда? — смиренно спросил я.

— Ну, ты ж сам сегодня видел, как ба­ба Дуня козой оборотилась. Ты что, не по­нял, нафик?

Раз! Вовка клюнул носом в стол после Светкиной затрещины.

— Сам ты козел! — сказала моя подру­га, и я был ей ужасно благодарен за соли­дарность. — Баба Дуня колдует, — про­должила Светка, — но козой она обращать­ся не будет.

Теперь я огорчился. Значит, Светка только за козу обиделась, а то, что бабуш­ку ведьмой называют, ее не смущает? Все тут чокнутые какие-то в Ворожееве! И у Светки крыша поехала.