Питер Акройд - Тюдоры. От Генриха VIII до Елизаветы I

Стало очевидно, что Эссекс потерял статус любимого фаворита и превратился лишь в одного из королевских советников при дворе, которого называли «отравленным ядовитыми укусами ухмыляющихся врагов». Роль главного советника, как и прежде, играл лорд Берли, однако он тоже был в летах. По воспоминаниям французского посла, Берли производил впечатление «горделивого человека, самонадеянного в своих суждениях»; он обладал «своего рода конфликтным и своевольным характером» с «гневливым нравом».

Казалось, сама Елизавета с возрастом стала больше подвержена вспышкам ярости. Весной 1597 года один из придворных, Уильям Фентон, сообщил, что королева «кажется, ведет себя более резко по отношению к своим фрейлинам, нежели прежде, не держит с ними беседу на дружелюбной ноте, но бранит за мелкие провинности, да так, что прекрасные девы почасту рыдают и сокрушаются самым жалостливым образом».

У одной из этих «прекрасных дев», леди Марии Говард, было платье, не уступавшее своей роскошью нарядам королевы. Елизавета приказала принести ей платье и украдкой надела его. Оно оказалось слишком коротким. Королева отправилась в один из дворцовых покоев и поинтересовалась у дам, «что они думают о ее новомодном наряде». В ответ последовала неловкая тишина, и тогда королева поднялась в комнату самой леди Марии и спросила, «не слишком ли коротко и непригоже сидит на ней платье». Та согласилась. «Что ж, — сказала королева, — если оно не идет мне, раз слишком коротко, то, полагаю, не пойдет и тебе, раз слишком красиво; значит, не подходит ни одной». Платье больше никогда не надевалось.

Под ее горячую руку во время аудиенции в 1597 году попал и польский посол. Его приветственная речь показалось королеве более высокопарной, тем того требовал случай, и она обрушилась на него с критикой. Сесил впоследствии сообщил Эссексу: «Ее величество произнесла один из лучших экспромтов на латыни, которые я когда-либо слышал». Она начала свой ответ с Expectavi orationem, mihi vero querelam adduxisti! — «Я ожидала услышать речь, а получила жалобу в свой адрес!» «Несомненно, — добавила она, — с трудом верится, что, окажись здесь сейчас сам король, он стал бы говорить в таких выражениях!» Выговор несчастному послу продолжился. В конце королева, помолчав мгновение, обратилась к придворным: «Смерть Господня, милорды, меня сегодня вынудили вспомнить мою забытую латынь, что оставалась без дела долгие годы». «Смерть Господня» было расхожим ругательством в те дни.

Французский посол Генриха IV, удостоенный аудиенции у Елизаветы, докладывал, что «все то время, пока королева говорила, она часто вставала со стула и, казалось, была раздражена моими словами; она жаловалась, что от огня больно глазам, хотя камин закрывала большая решетка, а она сидела поодаль, однако приказала его потушить». Несмотря на это, Елизавета не изменяла своему ежедневному моциону. Она ездила верхом или прогуливалась каждый день, даже в дождь и холод. Ее фрейлины, радевшие о здоровье госпожи, как и о своем собственном, попросили Уитгифта вмешаться. Архиепископ умолял королеву оставаться во дворце в непогоду, однако та проигнорировала его совет.

Успешная кампания в Кадисе не избавила Англию от испанской угрозы. Через два месяца Филипп II снарядил очередную армаду; предполагалось, что флотилия направится в Ирландию, чтобы примкнуть к местным мятежникам. Однако штормы, разразившиеся возле мыса Финистерре, сорвали экспедицию. В 1597 году Елизавета, глубоко раздосадованная сложившимся положением, отдала приказ о новой атаке под предводительством Эссекса и нового графа Ноттингема с целью разбить испанскую флотилию и перехватить суда с трофейными сокровищами возле Азорских островов. Экспедиция, впрочем, пошла не по плану, и англичанам не удалось подступить к испанским кораблям с золотом, которые беспрепятственно скрылись. Прежде чем вернуться в октябре к родным берегам, англичане, однако, смогли отразить удар еще одной армады против Англии — последней авантюры Филиппа. Облегчение, испытанное королевой от миновавшей угрозы, могло сравниться лишь с ее гневом на Эссекса, которому не удалось заполучить сокровища испанского «золотого флота». Его затянуло в порочный круг поражений и разочарований, что весьма скоро обернулось для него гибельными последствиями.

Однажды летом 1598 года несколько придворных собрались на закрытое совещание с королевой, чтобы обсудить кандидатуру следующего лорда-наместника Ирландии; страна находилась в состоянии мятежа, поэтому действовать следовало крайне осмотрительно. В тот день на королевском совещании присутствовали Эссекс, Говард, Сесил и один или два других советника. Елизавета предложила назначить сэра Уильяма Ноллиса. Эссекс, знавший, что кандидатуру подсказал ей Сесил, вспылил. Елизавета отпустила в его сторону едкое замечание, и уязвленный Эссекс, скорчив презрительную мину, повернулся к ней спиной, что было смертельным оскорблением. Королева дала ему пощечину и велела «уйти и повеситься».

Тогда Эссекс схватился за эфес меча. Говард бросился между ними и тем самым не дал графу выхватить из ножен меч против своего сюзерена; за это полагалась смертная казнь. Эссекс, однако, поклялся, «что никогда бы не смирился с подобной оплеухой от короля Генриха, ее отца, и что подобное оскорбление он не может и не станет ни от кого терпеть». Он пробурчал себе под нос что-то о «короле в юбке», прежде чем броситься вон из комнаты и удалиться от двора.

Канцлер Эджертон умолял графа написать челобитную королеве, однако тот отверг предложение, заявив: «Если я получаю неслыханнейшее из оскорблений, заставляет ли меня религия требовать прощения? Разве правители не ошибаются? Разве придворные не могут быть обижены незаслуженно? Пусть глупец Соломона смеется, когда его бьют…» Теперь Эссекс еще пуще неистовствовал против Роберта Сесила, требуя от лорда Кобэма, к примеру, «объявить себя либо его лишь другом, либо другом господина секретаря и его врагом; настаивая, что нейтралитет невозможен». Создавать фракции, впрочем, значило подвергать себя риску изоляции.

Тогда скончался лорд Берли. Елизавета ежедневно отправляла одну из своих фрейлин проведать его здоровье и отнести сердечное снадобье. Она говорила, что «денно и нощно молит небеса послать ему долгие лета жизни, иначе ее народу — а то и ей самой — понадобится сердечное лекарство». Ее «бесстыдник-крестник» Джон Харрингтон отмечал, что «болезнь лорда-казначея до чрезвычайности беспокоит королеву». Берли умер 4 апреля, в возрасте семидесяти семи лет. Харрингтон добавил, что «ее королевское величество часто говорит о Берли со слезами на глазах и отворачивается, когда о нем заходит разговор, а порой и запрещает упоминать его имя в совете».