Геннадий Шингарев - Мальчик на берегу океана

Все это, как мне показалось, сильно его разозлило; и он повторил, что-де отнимет у меня и мою обсерваторию, и все инструменты; потом повернулся к доктору Миду, а тот, как заводной, все кивает головой. Я говорю сэру Исааку, что, по-моему, Королевское общество должно помогать мне, а не совать палки в колеса. Он спрашивает д-ра Слоуна: что это я там говорю? Слоун ответил, что я прошу о содействии. Потом я еще сказал, что для моего каталога выгравирован титульный лист и портрет принца Георга, чтобы преподнести королеве, а я об этом ничего не знаю; у меня хотят похитить плоды моего труда, а я выложил больше двух тысяч фунтов на инструменты и на все остальное. И вот тут этот невоздержанный человек впал в бешеную ярость. «Так, значит, по-вашему, мы воры? Мы украли ваши труды?» Я ответил, мне жаль, что они себя так ведут. После этого он окончательно разошелся, осыпал меня непотребной бранью — «щенок» и «молокосос» были самые невинные из употребленных им слов. Я ему только сказал, что я с глубочайшим почтением отношусь к воле ее величества, уважаю честь нации и так далее, но что такое отношение ко мне — это позор для нашей страны, для Королевского общества и, конечно, для его президента.

Под конец он оскорбил меня, применив рукоприкладство… и… и повторил его, а еще сказал, чтобы я не смел выносить из обсерватории ни один инструмент, потому что до этого я говорил, что если меня выгонят из обсерватории, я заберу с собой мой секстант. А я только желал ему, чтобы он умерил свой пыл и сдержал свои страсти, и говорил ему спасибо всякий раз, как он называл меня дурными словами; и уже когда шел к двери, добавил, что господь помогал мне до сих пор, поможет и впредь; и что мудрость небесная выше земной, что я поручаю себя богу; и все такое…

Я не в силах пересказать всего, что мне наговорил этот невоспитанный господин и что я ему ответил. Да, вот еще: он заявил, что я получил от правительства 3600 фунтов. Я ответил: «Вот вы получаете 500 фунтов в год; а за что вам их платят?» Это его немного охладило. Но затем он снова набросился на меня, дескать, я невежа, зазнался, нанес ему оскорбление и пр. Доктор Мид повторял за ним его слова. Еще он сказал, что я будто бы обозвал его безбожником. Я этого не говорил! Хотя знаю, что другие люди обратили внимание на один параграф в его «Оптике», который вполне может навести на такое подозрение. Не стоило отвечать ему…»

Больной и униженный Флемстид, с трудом взбирающийся по роскошной лестнице нового дома на Крэйн-Корт, где помещается Королевское общество. Два старика, два старых товарища, которые, словно упрямые быки, сшибаются лбами на глазах у злорадных зрителей. Ядовитые реплики, брань — и, наконец, сановный президент, словно царь Дадон, заносит руку на звездочета… Веселенькое зрелище, что и говорить. Однако из песни слова не выкинешь. Умолчать об этой безобразной сцене мы не можем. Попробуем, впрочем, взглянуть на случившееся по возможности беспристрастно.

Что в истории с королевским астрономом герой наш показал себя не с лучшей стороны, это очевидно. К старости нрав Ньютона изменился. Он стал сварлив и нетерпим, в голосе появились генеральские интонации. Неужели он не понимал, что перед ним противник, во всех отношениях уступавший ему, — слабый, обиженный, не имевший связей и покровителей? И разве ему было неизвестно, что Флемстид всю жизнь самоотверженно служил своему делу, все отдал науке, вложил в обсерваторию все свои средства, а когда она обветшала, не его виной было, что он не мог привести ее в должный порядок. И что уж совсем нехорошо — сэр Исаак забыл о том, что когда-то сам воспользовался услугами Флемстида для построения своей теории Луны.

Но не будем впадать в крайность. Легко осуждать неблагодарного Ньютона, когда у нас нет других свидетельств его расправы с Флемстидом, кроме дневника самого Флемстида. Плаксивый тон этих записок, конечно, может разжалобить читателя, и невольно мы начинаем смотреть на происходящее глазами их автора. (Флемстид потом неоднократно пересказывал эту историю — и всякий раз по-новому.) А на самом деле он вел себя так, что и ангел мог выйти из себя. Ньютон действовал не ради корысти и уж, конечно, не собирался присвоить заслуги Флемстида; ему достаточно было своей славы. То, что он вложил столько сил в издание звездного каталога, сумел подогреть честолюбие принца, заставив его раскошелиться, а потом добился дополнительных ассигнований от казны, все это лучше всяких слов говорит о том, как высоко оценил Ньютон вклад Флемстида в астрономию, его жатву, собранную в тяжких трудах. Но Флемстид сначала дал согласие на публикацию, потом заколебался. Когда встал вопрос о том, чтобы отремонтировать обсерваторию и обновить приборы, Флемстид дал понять, что он хозяин и никому не позволит вмешиваться. Стареющий звездочет ревниво оберегал свою башню и, хотя уже не в силах был содержать ее в должном порядке, никого к ней не подпускал.

Флемстид не упустил случая описать грубую брань, которую изрыгнул на него потерявший терпение престарелый президент, однако не следует забывать, что нормы приличия в ту эпоху не совпадали с нашими. Мы привыкли представлять себе век Людовика XIV и последних Стюартов так, как его изображают в кино или на картинах старинных художников: кружевные манжеты, поклоны, галантные кавалеры. Между тем даже в высшем обществе дамы не обижались, когда эти кавалеры хлопали их пониже талии, и так же, как в письмах того времени изысканные формулы вежливости сочетались с самой дикой орфографией, так и церемонные манеры светских франтов не мешали им при случае весьма откровенно высказываться друг о друге и с завидной легкостью переходить от расшаркиваний к крепким словечкам. Ученая же братия, по крайней мере в Англии, хоть и состояла почти сплошь из духовных лиц, была в этом отношении еще менее щепетильной. Кажется, я уже упоминал о схватке храброго доктора Мида с одним джентльменом у дверей Грешэм-колледжа. (Мид был домашним врачом Ньютона и его учеником; это он так умело подзадоривал своего патрона во время злополучного объяснения с Флемстидом.) Побранившись, расходились, а на другой день как ни в чем не бывало пожимали друг другу руки. В общем, обмен комплиментами наподобие тех, о которых мы читаем в дневнике «первого астронома короля», был, что называется, в порядке вещей.

О том, что произошло дальше, можно сказать коротко. Второй том «Британской Истории Неба» под редакцией Эдмунда Галлея вышел в 1712 году. Флемстид обратился с прошением к лордам казначейства выделить для него четыреста экземпляров. Ему прислали триста, и он их сжег. У него был свой план — издать самому весь каталог заново. Но 31 декабря 1719 года, в новогоднюю ночь, похожую на те бессчетные звездные ночи, которые он провел в башне у своего телескопа, королевский астроном умер. Третий том «Истории Неба» был выпущен после его смерти.