Геннадий Шингарев - Мальчик на берегу океана

Ибо, думается мне, для достижения великой цели, к которой идет человечество, люди, подобные Архимеду, Галилею, Кеплеру, г-ну Декарту, г-ну Гюйгенсу, г-ну Ньютону, важнее, чем полководцы, и по меньшей мере равны великим законодателям… Ставить научные эксперименты, добывать факты, словом, накапливать положительное знание могут многие; однако лишь те, кто, подобно г-ну Ньютону, умеет воспользоваться этими фактами для созидания великого храма науки, те, кому дано разгадать сокровенную суть вещей, составляют, если можно так выразиться, избранное общество Всевышнего, круг его личных советников; прочие же трудятся для них. Люди эти куда более редки, чем кажется, и когда они приходят, надобно использовать их в полной мере. Поскольку лично я не могу принять в этом деле непосредственного участия, я взял на себя роль общественного ходатая и не перестану будить и тормошить тех, кто нуждается в том, чтобы их разбудили.

Итак, передайте г-ну Ньютону, что я не оставлю его в покое.

Коль скоро труд его о цветах закончен, автор не имеет права медлить с его опубликованием, так как следствием этого труда могут быть новые замечательные открытия…»

Неизвестно, удалось ли шотландцу Бернету, одному из английских друзей Лейбница, выполнить его поручение, но так или иначе, в апреле 1704 года книга Исаака Ньютона «Оптика, или Трактат об отражениях, преломлениях, изгибаниях и цветах света», которую давно ждали, вышла в свет. В предисловии к ней говорилось: «Часть последующего рассуждения о свете была написана по желанию некоторых джентльменов Королевского общества в 1675 году, послана секретарю и зачитана на собраниях… Дабы избежать нового спора об этих предметах, я откладывал до сих пор печатание и откладывал бы и дальше, если бы настойчивость друзей не взяла верх надо мною».

Однако кроме старых работ, составивших книгу, в ней оказалось и кое-что новое. К трактату о свете были приложены две математические статьи. К оптике они не имели отношения. Но зато в них говорилось о методе флюксий. Так Ньютон откликнулся на толки о приоритете, возбужденные выходкой Фацио.

Тотчас в «Записках лейпцигских ученых» появилась ответная статья — отклик на труд Ньютона. Автору расточали восторженные похвалы. Но вперемежку с похвалами, мимоходом, было сказано следующее: вместо лейбницевых дифференциалов доктор Ньютон применяет флюксии. Очень хорошо. Так же в свое время поступил итальянец Гонорат Фабри: он использовал в своих работах метод, изобретенный Кавальери.

Что бы это означало? Фабри был известным математиком. А Кавальери был великим математиком. Фабри не только заимствовал у Кавальери одну его идею, но и выдал ее за свою. Значит, одно из двух: либо тот, кто написал отзыв на работы доктора Ньютона, намеренно приплел этого Фабри, чтобы унизить Ньютона, либо он просто не знал о нечестном поступке Фабри и не понимал, что Фабри — фигура не того калибра, чтобы ее ставить на одну доску с Ньютоном. Но не знать этого он не мог. Ибо отзыв этот написал не кто иной, как сам Лейбниц.

Странно все-таки. Странно и больно: Лейбниц сам принадлежал к тому избранному кругу «советников всевышнего», к которому он без колебаний отнес Ньютона, поставив его имя рядом с именами Архимеда, Галилея и Кеплера. Эта похвала из уст Лейбница стоила дорого. Она одна показывала, что немец умел ценить своего соперника выше, чем все мнимые друзья Ньютона, вместе взятые, которые разжигали это соперничество и толкали двух гениев к ссоре. Лейбниц должен был встать выше этих людей. А вот поди ж ты.

Не забудем, что в это время (1705) Ньютон был уже Мастером Монетного двора, рыцарем, президентом Королевского общества, гордостью британской науки и священным идолом, замахнуться на которого значило чуть ли не посягнуть на основы государственного порядка. Англичане почувствовали, что Лейбниц зацепил их национальную честь. Может быть, поэтому им изменило чувство юмора. Вместо того чтобы ответить на неудачный выпад Лейбница шуткой, они рассердились. Вместо удара рапирой с британских островов грянул пушечный гром.

Чугунное ядро выпустил оксфордский профессор Джон Килл, член Королевского общества, — честный и дубоватый малый, всерьез поверивший в то, что он защищает поруганную честь своей родины. Он был учеником математика Грегори, который когда-то дружил с покойным Коллинзом и переписывался с Ньютоном. Сам Килл как ученый был полнейшей посредственностью. Так всегда бывает.

Килл поместил в «Философических Трудах» письмо «О законах центростремительных сил». «Все эти вещи, — говорилось там, — суть следствия из известного метода флюксий, коего изобретателем был сэр Исаак Ньютон. В этом легко может убедиться всякий, кто знаком с письмами сэра Исаака… А уже потом такая же арифметика была обнародована в «Ученых записках» Лейбницем, который только и сделал, что дал ей другое название».

И — завертелось… Получив номер журнала с заметкой Килла, Лейбниц схватил перо и начертал секретарю Королевского общества Слоуну грозный ответ: Килл наглец, примите меры и т. д. Он думал, что Килл действует по собственному почину. А на самом деле Килла выдвинули вперед, как боевого слона. В Королевском обществе произошло несколько бурных заседаний. К сожалению, там спорили уже не о науке. Заседания эти больше походили на собрания Пиквикского клуба. Страсти кипели, и произносились пламенные речи. Было решено, что Килл должен ответить ударом на удар. И честный Килл сочинил второе письмо: он уличал врага в том, что будто бы тот с самого начала знал об открытии сэра Исаака Ньютона. Знал, а притворялся, что не знает.

Так старая выдумка Фацио — будто Лейбниц похитил открытие у Ньютона — опять всплыла на поверхность.

А Ньютон? Где он был все это время? Вначале Ньютон выразил неудовольствие грубостью Килла. Но ему тотчас угодливо объяснили, что речь идет не о Килле, а о достоинстве британской науки. О престиже отечественной математики, о том, что она лучше, выше, правильней, чем немецкая или французская.

Верил ли он в то, что Лейбниц украл у него открытие? Конечно, нет. В глубине души он жалел, что дело зашло так далеко. Но ведь этот немец не просто отстаивает свою самостоятельность. Он требует, чтобы его признали первым. Он прямо на это намекает. А Ньютон додумался до флюксий еще сорок пять лет назад, в юности, в тот дивный год, когда он жил в доме матери. Год чумы, год всех его открытий… О, как бежит невозвратимое время! И, прикрыв глаза рукой, слыша откуда-то издалека доносящиеся голоса ораторов, величественный, седовласый Ньютон, сидящий, как на престоле, на своем председательском месте, молчал, погруженный в воспоминания.

Да и зачем ему было выступать? Все выглядело так, как будто Лейбниц воюет не с ним, а с беднягой Киллом. С какой стати ввязываться в драку — ведь за него сражались другие. Другие били Лейбница. А он, причина ссоры, — молчал.