Марианна Басина - Далече от брегов Невы [без иллюстраций]

Радушие, покой, прелестные девушки, весёлые, умные, увлекательные беседы…

Забыв на время все свои горести, не размышляя о будущем, Пушкин с восторгом предавался настоящему. Круг милого семейства и благодатный край, где всё радовало глаз и окрыляло фантазию…

Таким запомнился Пушкину Гурзуф.

Здесь не было грандиозного великолепия Кавказа с его суровой величавостью. Здесь был свой мир — гармоничный и приветливый, с мягкими очертаниями лесистых гор, плавно спускающихся к морю, с плоскими кровлями татарских хижин, изобилием плодов в садах и виноградниках, стройными свечами высоких тополей, узкими конусами тёмно-зелёных кипарисов, разлёгшейся в море Медведь-горой — Аюдагом, причудливыми изломами тёмных прибрежных скал, голубым куполом неба над головой и зеленовато-голубой равниной вод у ног. Яркий солнечный свет и густые тени, свежий влажный ветер и простор, простор…

«В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом».

Теперь он не совершал столь длительных прогулок, как недавно на Кавказе, но ближайшие окрестности Гурзуфа объездил и обошёл.

«В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством похожим на дружество».

Пушкин вставал на заре и по дороге к морю навещал кипарис, росший вблизи от дома. Затем шёл купаться.

Свежий, бодрый, с мокрой курчавой головой, блаженно щурясь от солнца, он выходил из моря на прибрежную гальку, одевался и бежал в тень росших на берегу серебристых олив. Всё его существо наполняла безотчётная радость — ощущение молодости, силы, прелести бытия. Как он понимал теперь древних греков с их любовью к жизни, обожествлением красоты, силы, юности. Ему казалось, что он смотрит на мир их глазами, чувствует, как они, видит то, что рисовало себе их воображение. И в эти утренние часы на берегу спокойного, позлащённого ранним солнцем понта Евксинского ему явилась из волн морских нереида — прекрасная дочь морского бога Нерея.

Ездить верхом Пушкин старался по утрам, когда жар ещё не томил, воздух хранил ночную прохладу, и надёжная татарская лошадка бодро бежала по вьющейся над морем узкой каменистой тропе.

Гуляя, заходил он в татарскую деревню, всё здесь было внове — обычаи и быт.

Гулял он и по вечерам. Возвращался с прогулки и засыпал под шум моря. И ночью, проснувшись, всё слушал и слушал однообразный, мерный и бесконечный ропот прибоя. «Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря — и заслушивался целые часы».

В обществе Раевских дни летели незаметно. Пушкин проводил время с пользой и удовольствием. Раевские возили с собой много книг и среди них новейшие сочинения кумира молодёжи — Байрона.

Пушкин познакомился с сочинениями Байрона ещё в Петербурге. После недавних событий, когда он сам сделался политическим изгнанником, гордая, мрачная, бунтарская поэзия Байрона нашла живой отклик в его душе. Ему хотелось узнать Байрона без посредников, встретиться с ним как бы лицом к лицу, читать его по-английски. Учить язык помогал Николай. Они вместе читали «Корсара» и если чего не понимали, то, за неимением лексикона, посылали справиться к Екатерине Николаевне.

Старшая из дочерей генерала Раевского, Екатерина Николаевна, была умна, образованна, хороша собой. С сильным, властным характером. Ей шёл двадцать пятый год. Разборчивая невеста, она засиделась в девках — ждала достойного. И дождалась. Ей оказывал чрезвычайные знаки внимания молодой блестящий генерал Михаил Фёдорович Орлов, и девушка не сомневалась, что станет его женой.

Хотя разница в годах была невелика, с Пушкиным Екатерина Николаевна держалась снисходительно, как взрослая с подростком. Ему же нравилось поддразнивать её, говорить ей любезности, оспаривать её категоричные, резкие суждения.

Нравилось ему беседовать с голубоглазой, болезненной Еленой Николаевной, хрупкая красота которой казалась недолговечной. У Елены Николаевны была чахотка.

Елена Николаевна тайком переводила с английского на французский стихи Вальтера Скотта и Байрона, но собственные переводы ей казались дурны, и она их рвала. Пушкин узнал её тайну от Николая, подобрал под окнами изорванные листки, кое-как их составил и нашёл переводы превосходными.

Юная Мария Николаевна, которую Пушкин хорошо узнал за время их совместного путешествия, обещала многое в будущем. Смуглая, с тёмными глазами и кудрями, унаследованными от матери, наполовину гречанки, она была ещё угловата, не блистала красотой, но покоряла грацией, живостью ума, приветливостью обращения. В ней чувствовалось серьёзное отношение к жизни и благородство души.

В Гурзуфе всё располагало к влюблённости. Был ли Пушкин влюблён в которую-нибудь из сестёр Раевских? И да, и нет. Они все ему нравились. Как справедливо заметила впоследствии Мария Николаевна: «В качестве поэта он считал своим долгом быть влюблённым во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, которых встречал… В сущности он любил лишь свою музу и облекал в поэзию всё, что видел».

Он часто влюблялся. Вырвавшись из лицейского заточения, увлекался бессчётное количество раз. Влюблён был в хорошеньких актрис и учениц Театральной школы, в княгиню Голицыну и — на несколько дней — в приёмщицу билетов заезжего зверинца.

Состояние влюблённости ему было необходимо. Его не всегда заботило то, что многочисленные предметы минутных увлечений не разделяли его чувства, в лучшем случае платили приветливостью, симпатией. Он дорожил самим чувством, тем душевным подъёмом, тем радостным ощущением полноты бытия, тем приливом вдохновенья, которые неизменно сопутствовали влюблённости. Дорожил он и грустью неразделённой любви, и всеми теми движениями человеческого сердца, которые предстояло ему изведать и разгадать.