Валерий Губин - Я познаю мир. Философия

Конечно, это не настоящая смерть, мозг еще живет; никто не возвращался с того света через полчаса или через час, чтобы рассказать, что происходит после смерти. Но тем не менее все эти свидетельства расширяют наше представление о сознании.

Совсем недавно появилось еще понятие «пренатальная память», т. е. память о том, что было до рождения. В очень глубоких снах человек иногда видит себя яйцом, покачивающимся в теплом растворе.

Так что природа и сущность сознания все еще представляет собой великую тайну, и человечество ждут удивительные открытия.

Всякий человек, как мы помним из Ницше, ценен постольку, поскольку он есть путь к сверхчеловеку, т. е. к идеалу человечности, к художнику, философу и святому. А каждое сознание значимо постольку, поскольку оно есть возможность Большого сознания, Большого разума.

Человек чаще всего живет, или вообще не приходя в сознание — ему достаточно ограниченного набора рефлекторных реакций (встал, поел, поработал, выпил, посмотрел телевизор, лег, поспал), или живя малым сознанием, малым разумом, почти как супершимпанзе. Малый разум развивает специфические качества человека — хитрость, умение приспособиться к жизни, добиться относительного комфорта и достатка, не мучаясь над проблемами бытия и смысла жизни, не страдая от несовершенства мира и общества, не отыскивая новых путей для своего самовыражения.

Никто, конечно, не может осудить человека за то, что он живет малым разумом, потому что перспектива жить Большим разумом часто пугает нас. Большой разум — это мудрость, которая часто представляется малому разуму как безумие. Апостол Павел говорил: «Будьте безумными, чтобы быть мудрыми». Это значит, что в «безумии», в отречении от малого разума у человека появляется возможность разума Большого.

Большой разум — это то, о чем ранее говорилось как о «мысли сердца». С помощью Большого разума мы не просто воспринимаем мир как совокупность вещей и законов (для этого достаточно и малого разума); мир по-настоящему открывается нам как бездонная, бесконечная, завораживающая тайна. Большим разумом мы как бы познаем мир изнутри, сливаемся с тем, что в нем есть потаенного и невыразимого; мы больше не любопытные наблюдатели, старающиеся хитростью вырвать у мира какие-то его тайны и употребить их себе на пользу, — мы сами и есть мир, это он сам познает себя через нас.

Такое видение мира есть у детей, поэтов, у любого мудрого человека, не обязательно ученого. С. Франк писал, что человек, которому ведомы в мире содержания и связи, остающиеся тайной для других, должен, поскольку он сохранил в себе способность вообще видеть саму реальность как она есть, глядеть на мир тем же изумленным, восхищенным, полным благоговения взором, которым глядит на него маленький ребенок.

И такая мудрость, конечно, выглядит безумием в глазах обладателя малого разума. Надо было действительно быть безумным, чтобы увидеть, подобно Демокриту, что мир состоит из атомов и пустоты. Ведь никакого электронного микроскопа у него не было, и никаких атомов он видеть не мог. Надо было быть безумцем, чтобы услышать музыку сфер, как ее услышал Пифагор, безумным, чтобы увидеть искривляющуюся Вселенную, как Эйнштейн.

Все, что они и другие «безумцы» говорили и писали, ни из каких опытных данных вывести было нельзя — нужно было действительно иметь Большой разум, жить большим сознанием, быть чистым и незамутненным зеркалом Вселенной, прислушиваться к ее невразумительному голосу. Так, знаменитый астроном Кеплер помимо научных изысканий занимался составлением гороскопов для важных особ — он считал, что знает особые внутренние тайны движения звезд, чувствует их подспудное влияние на себя и только в силу этого может быть астрономом. Ньютон из этих же соображений писал алхимические трактаты, искал философский камень и уделял этому не меньше внимания, чем теоретической физике.

Видение мира большим сознанием — не только не менее важная вещь, чем утилитарно-практическое отношение к нему. Лишь оно вообще делает возможным любое отношение, любую науку, любые практические действия. Вид звездного неба с загадочно-прихотливым узором светящихся и мигающих на нем точек, с таинственным молчанием темных и непроницаемых небесных бездн, с объемлющим меня благоговением, чувством и моего одиночества перед лицом этого неба, и моего сродства с ним — все это, взятое вместе как нераздельное единство, есть в большей мере реальность, нем образ мира в любой научной теории.

Еще одним серьезным аргументом в пользу существования большого сознания служит теория воспоминания Платона. Платон утверждал, что человека ничему нельзя научить, если понимать учение как перекладывание знаний из одной головы в другую. Человек должен сам все вспомнить.

У этого высказывания Платона есть два плана: мифологический и рациональный. В мифологическом плане душа, согласно Платону, до рождения человека жила среди богов и там набиралась знаний, а родившись и получив от богов эту душу, человек должен только вспомнить то, что она усвоила ранее.

В рациональном плане в теории воспоминаний есть глубокий смысл: всему действительно важному человека научить нельзя. Нельзя, например, научить быть Эйнштейном — нет таких учебников. Эйнштейн, кстати, сам во время учебы особых талантов в физике не обнаруживал и имел по ней тройку в аттестате. Но что-то такое было в Эйнштейне, чего не было в других: раскованная фантазия, смелость мышления, т. е. то, чему научить нельзя, что нужно только из себя извлечь и в атом смысле — вспомнить.

Нельзя научить быть Моцартом: очень многие музыканты его времени знали лучше теорию композиции, тот же Сальери был гораздо более образованным в музыке, чем Моцарт. Но того, что было в Моцарте, не было ни в одном музыканте. В фильме «Амадеус» у Моцарта вообще нет черновиков: он слышит музыку и записывает, а не сочиняет ее, не вымучивает. Что значит — слышит? Бог ему надевает? Или он слышит музыку сфер, как Пифагор? В любом случае научить такому слуху нельзя ни в одной консерватории.

Есть лингвисты, которые знают по нескольку десятков языков. Выучить столько нельзя. Чтобы выучить один — немецкий или французский, — надо запомнить несколько тысяч слов, в том числе сотни глаголов в шести-восьми временах, огромное количество идиоматических выражений и т. д. А тут человек знает десятки языков. На самом деле он выучивает два-три языка (уже для этого нужны специфические способности), а все остальные как бы вспоминает. Он начинает чувствовать «душу» языка, внутренние связи и опорные блоки как внутри языка, так и между языками, например индоевропейской группы. Язык как бы «открывается» такому человеку, и каждый следующий словно бы «всплывает» в нем, поднимается из глубины души.