Валерий Воскобойников - Братья: Кирилл и Мефодий

— Я выбрал невесту давно, — ответил Константин. — Но… она далека от того, что ты предлагаешь мне.

Лицо Феоктиста было удивленным и растерянным.

— Я хочу, чтобы ты был богат, чтобы тебя почитали окружающие. Не век тебе сидеть над книгами… Хорошо, скажи мне, что выбрал ты? Может быть, я в силах исполнить твое желание? — спросил Феоктист, поняв, что согласия жениться он не получит. — Или ты всерьез считаешь, что буквы в этих книгах важнее богатства и почестей?

— Пожалуй, именно так я и считаю, — Константин снова улыбнулся. — Патриаршей библиотеке нужен библиотекарь, хранитель книг. Я был бы счастлив, если бы стал им.

— Это место, конечно, требует от человека большой учености, но оно слишком низко для тебя. Что скажут другие — ведь ты рос в моем доме?

— Это место достаточно высоко для того, кто хочет просветить свой разум, — ответил Константин твердо.

Уже десять лет бывший патриарх Иоанн Грамматик жил в монастыре под присмотром. Когда-то был он вторым человеком в империи, воспитателем и советчиком царя Феофила, а теперь в церковных книгах рисовали на него карикатуры, показывали, как сгорает он в адовом огне вместе со страшными грешниками. Но Иоанн по-прежнему считал себя правым, победивших почитателей икон называл еретиками, рассылал друзьям письма, утверждал, что лишь насилие свергло его. Письма стали известны и во дворце.

Царица Феодора всегда почитала иконы. Даже о муже своем она сочинила легенду, что он в последние дни раскаялся, целовал образ спасителя.

— Не вызвать ли нам этого старика сюда и не устроить ли публичный диспут? — спросила она логофета Феоктиста, когда он в очередной раз докладывал ей о делах в империи. — Пусть все убедятся, что его заблуждения нелепы и вредны.

Хотя Феоктист и сам почитал иконы, сейчас он ничего не мог посоветовать Феодоре. В церковных спорах Феоктист разбирался плохо.

— Воспитанник твой, Константин, недавно принял священнический сан, став патриаршим библиотекарем, говорят, он очень образован в философии, не приказать ли ему вести тот спор?

— Константин, конечно, образован, но ему двадцать четыре года, а Иоанну же семьдесят, и он всю жизнь изучал божественные книги…

— Вот и хорошо, что изучал. Уж если Константин победит его в споре, сразу станет ясно, за кем истина.

— Искусством рассуждать и доказывать ты владеешь в совершенстве, — сказал Фотий Константину, когда узнал о будущем диспуте, — думаю, что ты победишь. Но лучше бы они дали старику умереть спокойно.

К диспуту Константин готовился всерьез. В патриаршей библиотеке он перечитал места из святых книг, в которых говорилось о пользе икон.

Он видел Иоанна Грамматика лишь раз, мальчишкой, в тот момент, когда гнали того верхом на осле, а он пытался спасти его от насмешек толпы.

— На улицах люди только и говорят, что о твоем споре, — рассказывал Андрей, — веселых праздников так не ждут.

Были минуты, когда Константин хотел убежать, скрыться куда-нибудь в дальний монастырь, лишь бы не участвовать в споре с оскорбленным стариком. Ему было и больно и страшно.

— Ты должен победить, — внушал ему Фотий, — выбора нет. Иначе всем нам, твоим учителям, будет плохо.

— Если откажешься, гнев царицы падет и на мою голову, — убеждал Феоктист.

Наконец назначенный день настал.

Зал был полон.

С Константином пришли все друзья — ученики Фотия и Льва Математика.

Иоанна Грамматика привели под стражей, и не было рядом с ним друзей. Те из них, что сидели в зале, даже знака не смели подать.

Старик Иоанн вышел на возвышение так же гордо, был он все так же прям, как и десять лет назад до своего свержения.

Но когда он увидел напротив себя юношу, то на секунду лицо его выдало растерянность.

— Вы что же, посмешище выдумали вместо спора? — сказал он гневно. — Равнять меня с этим юнцом решили? Не пристало мне состязаться с ним!

— Действительно, все превосходство и опыт старости на вашей стороне, — ответил спокойно Константин, — но я готов к диспуту.

— Начинай диспут! Или ты испугался, Иоанн? Тогда сознавайся и кайся! — кричала публика и даже затопала в поддержку слов Константина.

Иоанн взмахнул рукой, словно боец, сделал шаг вперед и задал первый вопрос:

— Скажи мне, юноша, разве христиане поклоняются разобранному кресту?

— Нет, — отозвался Константин, Он пока еще не знал, куда клонит Иоанн.

— А почему они не молятся на части креста?

В зале было совсем тихо. Все хотели услышать, что ответит Константин.

— Потому что сами по себе, в отдельности, части креста — это просто куски дерева.

Иоанн снова поднял руку.

— Тогда скажи мне, почему вам не стыдно молиться на те же куски дерева, которые вы называете иконами?

Константин молчал.

Иоанн отступил назад. Он понял, что победил, и ему даже жалко стало этого худосочного юношу, так храбро вызвавшегося спорить с ним.

Он еще раз взглянул на Константина, хотел жалостливо покачать головой и удивился. Оказывается, у юноши был готов ответ.

— Икона — это действительно кусок дерева. Но ты ошибаешься, когда утверждаешь, что мы молимся дереву. Источник твоего заблуждения — смешение понятий сущности и ее внешней формы. Мы думаем во время молитвы не о дереве, а возносимся мыслями к тому, чей запечатленный образ мы видим.

Что поднялось тут в зале!

Все вскочили, принялись топать, свистеть, кричать. Многие показывали на Иоанна пальцами и хохотали.

Иоанн пытался задать следующий вопрос, но Константин его едва расслышал.

— Какое изображение Господа соответствует действительности, если его рисуют по-разному у греков, латинян, в Египте и Индии?

И на этот вопрос он нашел достойный ответ.

— Скажи, одинаковые ли эти слова? — Тут Константин произнес слово «жизнь» по-латински, по-арабски и по-славянски.

— Конечно, разные, — ответил Иоанн Грамматик, не знавший тех языков.

— Ты ошибаешься. Я произнес одно и то же слово. Как видишь, внешняя форма может быть разная, а сущность одна…

— Хвала Константину! — орали во всю глотку люди, точно так же, как на ипподроме они славили возничего Василия. — Константину-философу слава!

Теперь публике было уже все равно, она считала Константина правым, что бы он ни говорил.

Из задних рядов стал проталкиваться монах с рыжими лохматыми волосами. Наконец он вырвался на середину, подскочил к Иоанну, наставил на него палец и визгливо закричал:

— Ты! Ты у святого образа Димитрия глаза выжег! В келью ему икону повесили, — стал объяснять монах, почти рыдая, — а он глаза на ней выжег! Тьфу на тебя! — И монах плюнул в лицо Иоанну.