Валерий Воскобойников - Братья: Кирилл и Мефодий

Толпа улюлюкала. Константину показалось, что о нем, об их споре уже забыли, но тут из зала крикнули:

— Философ! Ты там ближе стоишь. Хватит с ним спорить! Глаза ему надо выколоть, а не спорить!

— Выжечь глаза! Выжечь! — подхватила публика.

Наконец стража увела Иоанна, и Константин подошел к своим друзьям.

Его поздравляли с победой. Феоктист при всех крепко обнял его, сказал, что завтра царица выдаст ему награду.

На улицах народ шумно радовался при его появлении.

А ему было пусто и горько. Не такой победы он хотел.

Он хотел честного боя и честного спора. Он хотел убедить гордого старца, а вовсе не победить его. И он бы убедил, он был уверен в этом. Но какое может быть убеждение, если каждое твое слово поддерживает беснующаяся толпа!

Константин вспомнил стихи Касии, те самые, которые обсуждали ученики в его первый день учения у Фотия:

Сейчас он еще сильней почувствовал глубокий их смысл.

На другой день Феоктист радостно сообщил:

— Варда и Михаил приглашают тебя завтра на праздничный обед. Ты будешь самым почетным гостем.

Константин не любил дворцовые обеды с пьянством и нелепыми разговорами.

— Не вздумай отказаться, — Феоктист улыбнулся. — Это твоя обязанность, здесь твоей воли нет. — Тут же его лицо стало серьезным. — А может быть, тебе удастся воздействовать на Варду. Трудно мне с ним в последнее время.

Через некоторое время Феоктист вдруг сказал с сожалением:

— И все-таки жалко его! Вздорный старик, а жалко.

— Ты о ком? — удивился Константин.

— Да все о нем же, об Иоанне. Наказали его плетьми, выкололи глаза и отправили в монастырь.

— Глаза! — Константин даже задохнулся.

Он вспомнил гордый, пронизывающий взгляд старика.

Феоктист удрученно махнул рукой.

— Варда припомнил, как старик публично укорял его: «Проще молиться идолам и жить в беспутстве и пьянстве, чем вести честную праведную жизнь». Теперь, после плетей, старик долго не протянет.

Когда Константин вышел на улицу, его вновь приветствовали прохожие.

Им было весело, они болтали о лошадях, о знаменитой великанше, которая приехала в столицу и показывалась за деньги.

На углу сидел нищий. Он тянул руку далеко вперед, лицо его было опущено вниз.

Константин поравнялся с ним, и нищий неожиданно поднял голову — вместо глаз у него были гноящиеся раны.

Константин отшатнулся, с трудом удержав крик, и, не обращая внимания на удивленно оглядывающихся прохожих, побежал к дому.

Он бежал, и лишь одна мысль билась в его голове. Это была строка из «Троянок» Еврипида: «О, скольких тяжких бед вы, эллины, виной!»

— О, скольких тяжких бед вы, эллины, виной! — повторил он уже вслух.

Утром он покинул этот город.

Он решил укрыться в монастыре, где-нибудь подальше, где никто его не узнает. Назваться другим именем.

Пусть он не думал, что результатом диспута будет ослепление старца. Но он не должен был приходить на диспут сам. Он вспомнил, как его уговаривали Фотий и Феоктист: «Только победа, иначе будет плохо и нам!»

Нельзя жить так, чтобы твоя воля зависела от чужой.

Константина искали полгода и не могли найти.

Он жил в хижине на морском берегу. Слуга Андрей был вместе с ним.

Кругом было пустынно, тихо.

Видимо, прежде здесь уже жили монахи, потому что стояло несколько жилищ. Потом это место запустело, обезлюдело.

Впервые в жизни Константин сам, своими руками возделывал землю, подправлял стены дома.

Иногда вместе с Андреем они ловили рыбу.

Жизнь была проста, и никогда он не чувствовал себя таким свободным.

Вечерами, сидя на остывающей морской гальке, Константин любил смотреть, как уходит солнце, любил думать о мире и о себе.

Вдалеке на горе стоял большой монастырь. Оттуда Андрей приносил муку, чтобы печь хлеба.

Однажды он пришел, и вид его был виноватым.

— Похоже, я выдал твою тайну.

— У меня нет тайн, но что сделал ты?

— Я разговорился со стариком монахом. Он всю жизнь был рабом, но ведь по закону ушедший в монастырь получает свободу. Он и захотел хоть в старости пожить вольно. Я ему в ответ о своей жизни тоже рассказал и о тебе заодно — даже не заметил. А он говорит: «Так ведь господина твоего ищут. И в нашем монастыре конники стоят, иноков расспрашивали».

Конники появились очень скоро.

Это были два крепких молодых парня во главе с сотником.

— Велено вас доставить в столицу незамедлительно, где бы вы ни были, — сказал сурово сотник, доставая из сумы приказ логофета Феоктиста, свернутый в трубочку. — Немедленно собирайтесь — и в дорогу.

Андрей принялся увязывать книги.

— Вам что, — говорил он Константину, косясь на конников, — а с меня логофет плетьми кожу спустит.

— В приказе только обо мне. Про тебя там нет ни слова.

Конник услыхал их тихий разговор и стал подозрительно приглядываться.

— Эй, господин, что это вы там шепчетесь? — упрекнул он. — Уж не сбежать ли задумали?

Потом повернулся к Андрею.

— Ты тут живешь или пришлый? Откуда взялся?

Раздумывать было некогда.

— Пришлый он, пришлый, — ответил за него Константин, — из другого монастыря пришел.

— А пришлый, так пусть и убирается, откуда явился. Давай, давай, не задерживай господина. Нам еще награду за него надо получить до праздников.

Константин и Андрей простились молча, лишь взглядами.

Андрей отправился на гору, туда, где виднелись стены монастыря. Там ждала его свобода.

Константин сел на коня и, окруженный конниками, двинулся к столице.

— Я нашел тебе прекрасное дело, — предложил Фотий. — Будешь преподавать философию в университете у Льва Математика. Ты лучший мой ученик, и лишь тебе можно доверить кафедру.

Константин согласился. Университет предоставлял скромный дом и самостоятельный заработок.

Вечерами он встречался с Фотием, как и раньше, в годы учения, обсуждал с ним спорные места из книг, часто говорили они об истории, о религии.

Порой Константину становилось страшно от этих разговоров.

Фотий мог с легкостью доказывать, что в человеке живут две души, а не одна, как говорила христианская вера. В следующий раз он издевался над самым священным в стране — над императорским званием.

— Вдумайся только в эти слова: «василевс ромеев» — царь римлян. Да разве мы римляне?

«Верит ли он в бога, есть ли для него что-нибудь святое?» — спрашивал себя Константин, хотя и хорошо знал ответ на этот вопрос.

Солнечная эллинская культура, которую пытались уничтожить охристианенные народы, — вот что было святым для Фотия.