Марианна Басина - В садах Лицея. На брегах Невы

С интересом занимался Пушкин русской и всемирной историей и географией у добродушного украинца профессора Ивана Кузьмича Кайданова. Однокашник Куницына по Педагогическому институту, Кайданов звезд с неба не хватал, но предмет свой знал и любил. От него много интересного услышал Пушкин о вещем Олеге, погибшем «от ужаления змея», о «ненасытном честолюбце» царе Борисе Годунове, о деяниях великого преобразователя России Петра I.

Политические взгляды профессора Кайданова были очень умеренными. Но в те годы вся Россия мечтала о «свободах», ждала конституцию, которая ограничила бы гнет царской власти, и Кайданов в своих лекциях с сочувствием рассказывал о странах, где власть находится в руках сената или сейма или разделена «между королем, верхним и нижним парламентом».

Парламент, выборы депутатов, стремление народа к свободе… Воспитанники слышали об этом и от Куницына, и от Малиновского. Василий Федорович долго служил в русском посольстве в Англии. Он рассказывал, что там даже сам король подчиняется парламенту. И в Лицее появилась новая игра. Играли в парламент: произносили речи, спорили, решали вопросы государственной важности…

Лекции Кайданова обычно слушали с интересом. Но если шумели, болтали, добродушный профессор сердился. Тогда шли в ход «животины» — любимое бранное словцо Кайданова, которое попало и в «национальные» песни:

С хорошими учениками Кайданов был вежлив, лентяев немилосердно бранил. «Ржевский господин, животина господня, скотина господня», — в сердцах восклицал он со своим своеобразным выговором. Вообще, обращаясь к воспитанникам, он слово «господин» почему-то ставил после фамилии: «Пушкин господин», «Вольховский господин».

Об успехах Пушкина на младшем курсе Кайданов записал: «Более дарования, нежели прилежания. Успехи довольно хороши». И еще: «При малом прилежании оказывает очень хорошие успехи, и сие должно приписать одним только прекрасным его дарованиям».

Лучшие отметки Пушкин получал по российской и по французской словесности. Французскую литературу знал он чуть ли не с пеленок и теперь охотно занимался ею у Давида Ивановича де Будри.

Уже в первый год учения профессор де Будри высоко оценил воспитанника Пушкина: «Считается между первыми во французском классе. Весьма прилежен. Одарен понятливостию и проницанием».

Заслужить подобную оценку у Будри было не так-то просто. Этот маленький старичок с выдающимся брюшком, в старомодном парике и засаленном жилете был прекрасным педагогом — строгим, дельным, знающим. Он умел приохотить к своему предмету, умел и требовать. Из года в год он учил своих питомцев не только говорить и писать по-французски, но и правильно мыслить, четко, логично излагать свои мысли. И добился многого. Его уважали, побаивались, на его уроках занимались.

Пушкина этот забавный с виду старичок интересовал чрезвычайно. Еще бы! Ведь настоящая фамилия Давида Ивановича была вовсе не Будри. «Де Будри» он стал именоваться по указу императрицы Екатерины II.

А до этого звался он Давидом Маратом. Он доводился младшим братом знаменитому «другу народа» Жан Полю Марату, тому «ужасному якобинцу», имя которого приводило в трепет французскую и российскую знать.

Пушкину особенно нравилось, что Давид Иванович и не думал скрывать своего опасного родства. Напротив, гордился им. Он рассказывал лицеистам о французской революции, ее вождях. «Он очень уважал память своего брата… — вспоминал позднее Пушкин, — сказывал, что брат его был необыкновенно силен, несмотря на свою худощавость и малый рост. Он рассказывал также многое о его добродушии, любви к родственникам».

Интересно, что на карикатуре Илличевского, изображающей лицейских профессоров, ищущих милости у министра, Будри, как и Куницын, стоит в стороне и Куницын обнимает его дружески за плечи.

А вот нарисованный на этой же карикатуре лицейский профессор немецкого языка Фридрих Леопольд Гауэншильд, или Фридрих Матвеевич, как называли его по-русски, не стоит в стороне, а опрометью несется прямо к Разумовскому. Скользкая наклонная доска для него не помеха. Видно: он добежит и добьется своего.

Так и было в действительности.

Немец из Австрии, Фридрих Гауэншильд оказался среди преподавателей Лицея по желанию Разумовского. Но профессора из Вены привело в Петербург не благое намерение просвещать российское юношество. Для этого существовали иные причины. Гауэншильд состоял тайным осведомителем самого австрийского канцлера — князя Меттерниха. Попросту говоря, был австрийским шпионом.

Приехав в Петербург, он огляделся и, чтобы заручиться поддержкой в незнакомой ему стране, перевел на немецкий язык несколько статей зятя Разумовского — попечителя Санкт-Петербургского учебного округа Уварова.

Уваров и помог ему определиться в Лицей. Для агента Меттерниха, служба в Лицее имела то преимущество, что он постоянно находился вблизи императорского двора.

Педагогом Гауэншильд был никудышным. Говорил по-русски плохо и читал свои лекции по немецкой словесности на… французском языке. Результаты его деятельности не замедлили сказаться. «При всей остроте и памяти нимало не успевает» — так аттестовал Гауэншильд Александра Пушкина.

По вине Гауэншильда лицеисты не любили и неохотно изучали немецкий язык. Да и самого профессора они с трудом выносили. Заносчивый, скрытный и хитрый «австриец», подобострастный с начальством и грубый с воспитанниками, был им ненавистен, и чуть не в лицо ему безо всякого секрета распевали «национальную» песню, сложенную о нем:

Без большой охоты занимались лицеисты в классе профессора математических и физических наук Якова Ивановича Карцева. Человек он был образованный, неглупый, но заинтересовать воспитанников своим предметом не сумел.