Николай Тиников - Песни Кавриса

На железных рельсах стояли зеленые вагоны с большими тяжелыми колесами. Черный паровоз, пыхтя и фыркая белым паром, пролетел мимо них. Его громкое фырканье походило на конское ржание. Не ожидая от паровоза такого сильного голоса, Каврис вздрогнул. Недаром отец называл паровоз «черным жеребцом».

«Черный жеребец» был такой сильный, что мог тащить за собой сразу по нескольку домов-вагонов.

— Видите вон те вагоны? — спросила у парней встречавшая их женщина. — Вон те, на которых написано: «Абакан — Черногорск»? В них и поедете, а сейчас — быстро за билетами!

Каврис осторожно перешагивал через рельсы, узкие и прямые, как натянутые струны, и внимательно присматривался к паровозным колесам. Паровозные колеса отличались от тележных: у них были по краям глубокие выступы.

«Потому паровоз и не сбивается с рельсов, — думал мальчик. — До чего же умные люди живут в городах!»

…Внутри вагона было тепло и уютно, как в доме, чисто, светло. Перед окном маленький столик, на котором можно было разложить продукты и пообедать. Для сидения — крашеные диваны. Играло радио.

Каврису очень понравилось ехать в вагоне: можно было смотреть из окна, ходить, наблюдать за незнакомыми людьми и слушать, о чем они говорят.

К ребятам подсели двое военных: один — на костылях, у другого с левой стороны болтался пустой рукав гимнастерки. Оба, как видно, возвращались из госпиталя.

Мальчик жадно прислушивался к их разговору — он ведь первый раз видел настоящих фронтовиков.

Хромой сказал товарищу:

— Вот ведь не знает моя Маша, что я живой. Полгода не писал. Сначала был в окружении, потом — госпиталь. После контузии долго адреса своего не мог вспомнить, а когда вспомнил, решил: ладно, сам приеду. Как думаешь, обрадуется?

— Таких случаев сколько хочешь… Иным и похоронки пришлют, бабы воют, воют, причитают, а выходит — ошибка!

Каврис даже вздрогнул: случилась бы и с ним такая «ошибка», чтоб отец или дядя Карнил оказались живыми. Нет уж, где ему — невезучий…

Город Черногорск по-хакасски «Харе таг» — «Черная гора». При Советской власти здесь нашли полезный «черный камень» — каменный уголь.

Ребят повели к небольшому деревянному домику. Здесь они должны были пройти медицинскую комиссию. Рядом стояла недостроенная кирпичная коробка.

— Вот, не дали фашисты достроить новую больницу — все каменщики на фронт уехали, — пояснила медицинская сестра, заметив, что парни разглядывают здание.

Ожидая своей очереди, Каврис смотрел в окно. По улице строем, как настоящие солдаты, шли парни в черной форме — фезеушники. У мальчишки застучало сердце: взял бы да побежал к ним безо всяких комиссий, встал в строй и зашагал вместе со всеми…

Каврис не выдержал, вышел на крыльцо. Мимо как раз проходил строй, среди всех выделялся стройный красивый паренек. Он был выше всех ростом, и форма на нем была совсем новенькая, а на фуражке сияла эмблема: два молотка крест-накрест.

Заметив на себе восхищенный взгляд Кавриса, паренек на минуту приостановился и спросил:

— Ты чего смотришь? Знаешь меня?

Каврис отрицательно покачал головой:

— Нет. Ты недавно поступил?

— Ага.

— А я смогу?

— Не знаю. Это от тебя зависит. Комиссию прошел?

— Нет еще.

— Без комиссии не принимают.

— А у вас все ребята такие высокие?

— Нет. Есть и с тебя ростом. Важно здоровье.

— Я совсем здоров! — ответил Каврис вслед удалявшейся колонне.

Тут как раз вызвали и его.

В кабинете сидели женщины в белых халатах.

— Снимай рубашку, — сказала одна из них, у которой в руке была деревянная трубочка, похожая на воронку.

Когда конец трубочки коснулся его ключиц, мальчик поежился.

— Дыши, — приказала врач, — глубже… Так. Хорошо. А теперь открой рот… Можешь одеваться!

Моя руки над умывальником, стоящим за ширмой, женщина-врач, осматривавшая Кавриса, недовольно хмурилась.

«Не примут! — молнией пронеслась мысль. — Так я и знал! Во всем нет мне удачи». Каврис чуть было не разрыдался, но, вспомнив, где находится, он сказал сиплым от волнения голосом:

— Я хочу учиться. Мне нельзя не поступить.

— Почему? Где твои родители? — смягчилась строгая женщина.

— У меня никого нет.

— Как же так? Почему тебя в детдом не отправили?

Каврис решил не отвечать на вопрос — ему и в аале в свое время надоели с этими расспросами, — он только упрямо повторил:

— И все-таки я совсем здоровый.

— Конечно, — согласилась врач. — Вот приедешь через два года — примем обязательно.

«Надо еще эти два года прожить… Вам хорошо рассуждать!» — мысленно упрекнул Каврис комиссию.

Из кабинета мальчик вышел расстроенный и на вопросы аальских только махнул рукой: мол, невезучий — и все тут!

Каврис шагал. Он шагал терпеливо и упрямо. Шагал навстречу холодному дождливому вечеру по шоссе, где теперь редко ходили машины. Шагал весь день, так и не встретив ни одной машины, ни конного, ни пешего. Он уже сутки ничего не ел. От голода сводило живот, от холода ломило ноги. Сапоги пришлось снять в самом начале пути — натер пятки.

Мальчика мучила жажда. По дороге не попадалось ни ручейка, ни малого озерца, ни речки.

К утру дождь утих, но поднявшееся на чистом небе солнце светило уже на просохшую землю. Ровная, без единой ложбинки, степь впитала в себя всю дождевую влагу.

Теперь каждый шаг уносил силы. Если бы это были горы, Каврис нашел бы саранку или кандык, у которых такие сочные и сладкие луковицы.

Суслики то и дело высовывались из норок, — казалось, они дразнили голодного: «Чых-чах, не поймаешь!» Каврис пулял в них камешками и злился: «Ух, я вас! Была бы сейчас здесь Халтарах, она бы показала!..»

Мальчик шагал стиснув зубы, уже не надеясь ни на попутную автомашину, ни на попутную телегу.

Однажды все-таки надежда на помощь появилась: за спиной неожиданно раздался гул мотора. Каврис сел на обочину и стал ждать. Но, обдав измученного путника густой пылью, машина промчалась дальше.

Нестерпимо болели суставы. Каврис хотел встать с обочины, но покачнулся, как деревцо от сильного порыва ветра. В глазах потемнело.

«Как же могут двигаться раненые на фронте? Им ведь еще труднее под пулями и снарядами… Иди и ты, не поддавайся усталости!»

Сравнение с солдатами придало мальчику сил, он поднялся, сошел с шоссе и заковылял к чернеющему вдали лесу, где обычно бывают чистоводная река и луга со съедобными растениями. Внимательным взглядом он искал цветок саранки, таежной лилии. Сами собой слагались стихи, хотя и устал, — по привычке: