Николай Тиников - Песни Кавриса

…В доме было пусто. Даже мышами не пахло. Из углов несло сыростью. После дождя над трубой остались желтые потеки. С потолка сыпалась глина.

Теплом, казалось, веяло лишь от посуды, стоящей на полках, и от ящика, который смастерил отец. Особенно сиротливо выглядел стол, а ведь когда-то за ним было тесно и весело всей дружной семье Танбаевых.

«Нет, — решил Каврис, — так нельзя, надо все привести в порядок».

Он нашел в углу растрепанный веник, вымел мусор, насобирал во дворе сухих щепок и затопил печь. Сначала печь дымилась, огонь с трудом прогонял сырость, потом дрова загорелись дружнее, и печь стала гореть ровно.

Каврис бродил по пустому дому, прислушивался: за дверью кто-то царапался. Ну конечно, кто же еще мог быть — Халтарах! Собака, увидя хозяина, кинулась ему на грудь. Вслед за собакой появился Макар, держа ведро с капканами.

— Не ожидал, что ты вернешься, — сказал он. — Почему не поступил?

— Говорят, не дорос. Врач зубы смотрел, определил…

— Вот так справка — зубы! Это только у коня зубы смотрят, а человек ведь не скотина.

— Все равно, есть у них общее в организме, — улыбнулся Каврис. Он уже пережил все, и не хотелось больше об этом ни говорить, ни вспоминать. — Ну, а ты как, много ли сусликов добыл?

— Твоя Четырехглазая совсем разленилась.

— Нужно знать, как с ней обращаться. Нельзя бить, нельзя ругать поминутно…

Халтарах словно поддакивала хозяину: мол, действительно, с ней надо по-особому, она не какая-нибудь, а «четырехглазая»!

— Больше нам не придется охотиться, — вздохнул Макар. — Говорят, все аальские ребята будут теперь помогать колхозу в поле: кто косить, кто пахать, кто силос заготавливать…

Через несколько дней Асап, объезжая верхом на коне аальские дома, велел всем подросткам собраться у колхозного склада. «Время военное, — сказал он, — должны помогать взрослым».

Правление колхоза выбрало Асапа бригадиром. А до этого времени он был незаметным человеком: работал в мастерской, делал телеги, сани, деревянные вилы и грабли.

Каврис постеснялся признаться, что он устал от дороги. Натянул сапоги и пошел на склад. Там Асап раздавал косы. Кто-то из ребят пожаловался, что не умеет косить.

— Научишься, — отрезал Асап.

Бригадир повел ребят на широкий луг. Он ехал на коне, как командир во главе отряда. Косы выглядели острыми боевыми пиками.

Каврис старался шагать не хромая, как настоящий здоровый солдат.

На лугу уже работали. Одни женщины. Они встретили ребят незлобными шутками: «Если вы — добрые молодцы, то не отстанете от нас, женщин».

Бригадир пообещал: кто выполнит норму, получит триста граммов хлеба. «Триста граммов за один день!» — ахнули все.

…Трава была густая и длинная. Каврис косил изо всех сил; острая коса казалась ему боевым клинком, которым он наповал рубит врага. «Косить, косить, косить, пока не упадешь, как воин на поле брани!»

Он ушел далеко вперед, оставляя позади себя ровные ряды скошенной травы. Хорошо, отец научил его; другие не могли, косы их не слушались, они не срезали стебли, а то и дело вонзались в землю. Бригадир Асап помогал неумелым и хвалил Кавриса.

— Ай молодец! Совсем как взрослый! Ай молодец! А ну подтянись! — кричал он отстающим. — Так! Еще поднажмем!..

Вжик-вжик! — звенит коса. Вжик-вжик! Каврис уже втянулся в работу, руки и плечи ходят сами собой. Он ловит в себе рождающуюся песню:

Утром Асап распределил ребят по участкам. Каврис с Пронкой пахали на быках, а остальных послал на жатву рано поспевшего ячменя. Макара поставили на жатку — она в колхозе была единственной. Жатка косила, срезая зубастым ртом упругие стебли, оставляя за собой золотистые валки. Вслед за ней шли женщины, девушки и старики. Они вязали снопы. Среди них была и Тонка. Подобрав мешавшие ей косички, девочка ловко скручивала жгуты, обвязывала ими аккуратные снопики, ставила их вверх колосьями по пять-шесть штук.

Изредка до Кавриса долетал ее звонкий голос. И тогда ему становилось легко и весело. Одно только не нравилось — Макар часто останавливался возле Тонки. Изображая из себя настоящего тракториста, председателев сын копался в механизме.

Каврису с Пронкой попались ленивые быки. Быки медленно тащились по полю, а то и ложились в борозду, и никакой силой — бичом, понуканиями — невозможно было сдвинуть их с места. За день мальчики выполнили норму лишь наполовину. Асап был очень недоволен, он сказал за ужином:

— Каврис и Пронка сегодня фронту мало помогли.

Каврис, услышав такие слова, покраснел от стыда и покосился на Тонку.

— Я больше не буду пахать, — сказал он хмуро.

Он сдержал свое слово и на следующий день не выехал в поле на быках.

Бригадир перевел его на другую работу — вязать снопы. Что поделаешь? Ведь мальчик беспризорный, обиженный, надо помогать. Колхозники работали день и ночь: скирдовали, молотили, пахали зябь. Приходилось спать по три-четыре часа в сутки. Некоторые на ходу падали от усталости.

Каврис с восхода до захода солнца вязал снопы, а ночью шел скирдовать или молотить; мальчик не отставал от взрослых и не требовал для себя никаких скидок. Даже скупая повариха подобрела: наливала полную миску и приговаривала: «Вот алып-мальчик, мальчик-богатырь, хорошо работает»…

…Этот день был таким жарким, что накалившиеся от зноя серпы жгли руки, ладони покрывались кровавыми пузырями. А вечером надо было идти скирдовать. Многие отказывались работать в ночь. Бригадир разбушевался. Щупленький Асап кричал громким, не по телу, голосом:

— Кто может так поступать в военное время! Наши парни и мужики не жалеют своей жизни, а вы…

Макару и Пронке поручили перевозить снопы на склад, выделили две телеги.

— Справишься с двумя? — спросил бригадир, протягивая Каврису вилы.

Каврис мельком заметил, что к их разговору прислушивается Тонка, и ответил твердо:

— Выдержу.

— Вот и молодец, — похвалил Асап.

Каврис работал как лев. Только снопы летели. Макар и Пронка едва успевали принимать. Макар увозил полную телегу, Пронка возвращался со склада с пустой. И опять летели снопы.

— Подожди, — просили ребята, — не успеваем за тобой.

К концу работы все так измучились, что Макар за завтраком уснул прямо с ложкой в руках. Кто-то из ребят хихикнул, но Асап строго прикрикнул на насмешника:

— Смеяться каждый может… Пусть ложатся отдыхать… Остальные — на работу!