Николай Тиников - Песни Кавриса

— Ох, — стонет бабушка, — ох, пусти, ох, уронишь…

— Он едет! Он! Дядя Карнил!

— Слава богу! Дождались.

В этот день Каврис совсем забыл про хозяйственные дела. Теленок весь день оставался без присмотра, и мальчик вспомнил о нем только к вечеру, когда стадо уже спустилось с гор. Корова, найдя своего теленка на лугу, принялась кормить его. Незадачливый пастушок с огорчением смотрел, как теленок жадно сосет вымя, роняя на траву белую пену. Каврис с досады — сегодня в семье молока не будет — пнул теленка ногой.

Спасла Кавриса от наказания бабушка.

— Ладно, — сказала она дочери, — не кричи. Если один раз и останемся без молока, ничего не случится. Ребенок от радости словно опьянел.

— От какой это радости?

— От телеграммы.

— Что еще за телеграмма?

— Карнил приезжает.

— Братец, — всплеснула руками мать Кавриса, — единственный! Куском хлеба в сиротстве делились. Четыре года не виделись… Надо угощение готовить. Неплохо встретим. Есть у нас в сарае кое-кто с копытцами…

Вскоре с работы вернулся отец. На его теле, покрасневшем от солнца, блестели росинки пота. К влажной коже прилипли сухие мелкие травинки. Не заходя в дом, он крикнул:

— Сынок, воды!

Каврис смотрел на отца с восхищением — такой ловкий и красивый у него отец. Плечи широкие, ладони с черными пуговицами мозолей — настоящие рабочие руки! Засмотревшись, как льется в отцовские ладони светлая струйка, мальчик совсем было забыл о главной новости. И когда отец вытер лицо и расправил пальцами свои темные усы, Каврис вдруг вспомнил:

— Дядя Карнил телеграмму прислал! Скоро приедет.

— Вот и хорошо. Значит, погуляем. Ты, сынок, будешь за меня сено метать, а я с Карнилом на гармошке играть.

— Буду, буду, — улыбнулся Каврис: отец — шутник, всегда что-нибудь придумает. — Но только и ты мне гармонь купи.

— И-и-и, если ты играть станешь, а Карнил танцевать — все девушки пропадут! Головы им закружите. Нет уж, боюсь тебе гармонь покупать.

— Ты всегда так, чуть что — и выкрутишься. Сколько раз просился с тобой в город. Вот приедет дядя, мы с ним съездим, посмотрим на большие дома и железную дорогу.

— Нерадивый награду просит. Это справедливо? Как ты сегодня теленка стерег? Бросил одного без присмотра.

Каврис потупился: и вправду не заслужил он сегодня никакого подарка.

Поужинав и прихватив с собой кота Ваську, мальчик отправился ночевать на чердак. Он любил спать на чердаке в летние теплые ночи, слушать крик дергача и блеяние бекаса. Дергач упирается, кричит что есть мочи перепелке, которая вместе с ним из болота быка тащит: «Тени-тени-тени…» А бекас жалуется на свою судьбу за то, что в год может снести всего четыре яйца.

Но сегодня мальчик не прислушивается к ночным знакомым звукам — он весь в мечтах. Когда дядя приедет, Каврис обнимет его за шею и будет так висеть долго-долго, а потом снимет с головы бескозырку и будет любоваться золотыми буквами и длинными ленточками. Наверно, дядя Карнил разрешит ее немного поносить. То-то позавидуют Каврису все аальские ребятишки, когда они пойдут купаться. Дядя посадит Кавриса к себе на спину и поплывет. Потом они выйдут из воды и будут загорать на берегу…

Долго спать Каврису не пришлось. Рано-рано его разбудила мать:

— Каврис, скорей!

— Приехал? — еще не совсем очнувшись от сна, радостно воскликнул Каврис, кубарем скатившись с лестницы, и осекся, увидев расстроенное лицо матери.

— Нет, сынок. Не встречаем, а провожаем. Отца нашего провожаем…

— Куда?

— Ох! — И мать заплакала, уронив голову в ладони.

Каврис выбежал на улицу. Аал трудно было узнать — сколько народу сразу вышло на улицу. Мужчины с котомками на спине обнимают женщин, детей. У колхозной конторы стоит автомобиль с красным флагом. Мальчику стало тревожно и страшно: что же случилось? Когда он подошел поближе, из толпы, собравшейся у конторы, вышел отец. Он обнял сына за плечи (раньше никогда так не обнимал).

— Ну, сыночек мой, слушайся маму и бабушку, помогай им. Ты теперь в доме один мужчина. А мы едем далеко. На фронт едем. Фашистов бить едем. Прости, что не успел купить тебе гармонь…

Сердце Кавриса больно сжалось, когда он услышал такие слова.

— Ты, — спросил он чуть не плача, — ты… ты… скоро вернешься?

— Скоро, сынок, скоро, — ответил отец, легонько отстраняя Кавриса и оборачиваясь к жене: — Ну, жена, будь и ты здорова, не болей, не скучай…

Мать плакала. Слезы тоненькими струйками текли по ее лицу.

— Того, кто уходит в суровый поход, не провожают слезами, дочка, — говорила бабушка. — Слезы жены тяжело переносятся. Будь мужественной…

Вскоре машина тронулась, увозя в своем большом кузове близких и дорогих. Мать Кавриса упала на пыльную дорогу. У бабушки дрожали губы. Отец Тонки, пожилой Асап, сказал:

— Нынче год Змеи. Оттого-то, видно, и пришло к нам это черное горе.

Тонка и ее старшая сестра, колхозный почтальон, громко рыдали. Каврис же стоял как каменный. В глазах — ни слезинки, в груди пусто и холодно. Куда девалась вчерашняя радость… Все кончилось в одно утро.

Через несколько дней после проводов отца пришло письмо от Карнила. Он писал: «Ехал я с большой радостью домой, мечтал о встрече, но все случилось по-другому. Что поделаешь, увидимся после победы. Крепись, сестра, помни: на твоих руках слабая старуха и ребенок. А ты, Каврис, учись хорошенько. Хорошая учеба — это, школьники, ваша помощь фронту».

Мать, Каврис и бабушка читали письмо вслух и плакали: какая судьба ожидает их дорогих воинов на трудных солдатских дорогах…

В аале наступили тяжелые дни. Все с нетерпением ожидали весточек с фронта. Семья Кавриса не получила пока ни одного письма.

Завидя почтальона Тамару, люди волновались: неизвестно, что таится в ее большой сумке — радость или горе. В аале уже успели узнать, что солдатские треугольники с печатью полевой почты несли в себе хорошие новости: жив, здоров, бьет фашистов; но если приходили письма в особых конвертах… Ох, лучше бы не носить и не видеть никому тех страшных конвертов… И сколько бы ни старались в правлении колхоза облегчить тяжесть удара: подбодрить, утешить — все равно горе оставалось горем, утрата утратой…