Николай Тиников - Песни Кавриса

— Нет, — сказал Каврис, — я не уйду из своего дома. Буду работать…

— А школа?

— Нет мне больше учебы.

— Ты же учился хорошо. Все учителя тебя помнят. Все жалеют, что ты бросил…

Бывают же на свете такие люди! Стоило Тонке заговорить о школе, как Каврис увидел все, как наяву. Самых любимых учителей увидел: с голубыми глазами, как вода в реке Абакан, с косами золотыми Софью Михайловну; веселую Ольгу Павловну, у которой волосы черные, как спинка ласточки, а глаза, как спелая смородина. Их звонкие голоса услышал. Софья Михайловна на уроке литературы рассказывает о Пушкине и Лермонтове — жизнь поэтов поинтересней любой сказки.

— А кто про меня спрашивал?

— Софья Михайловна и Ольга Павловна… И на будущий год тоже в аале останешься?

— Как получится, — неуверенно ответил Каврис, а сам про себя подумал: «Нехорошо поступаю. Дядя Карнил был бы наверняка недоволен. Буду учиться!»

— Давай еще кататься? — попросила Тонка: ей хотелось как-то подбодрить товарища, но тот почему-то заспешил:

— Кое-что надо дома сделать…

Каврис порывисто дернул санки и, как показалось девочке, сердито отвернулся.

На самом деле Каврису нечего делать дома, а отвернулся он потому, что Тонка была такой красивой, как красавица из сказок, как веселое солнце в ясный день.

… Дом за день выстыл. Он показался мальчику неуютным и сирым. Чем заняться, как развеять тоску, которая иногда бывала просто невыносимой, сколько бы ни крепился и ни бодрился Каврис? Возле кровати, на обычном своем месте, стоял чатхан. Мальчик поднял его, поставил на стол, тронул струны.

Нет, никогда еще любимый инструмент не изменял ему, всегда с готовностью отзывался на призыв его сердца.

Негромко и нежно пели струны, Каврис вспоминал…

Когда на чатхане играл его прежний хозяин, дядя Карнил, весь дом будто раскрывался настежь, впуская зеленые лужайки, лес, синее небо, реки, горы. Они подпевали музыканту, и вместе с ними веселились сердца.

Раньше Каврис, подражая дяде, учился петь «горлом». Это очень трудно — не каждый хакас умеет. Певец поет на два голоса одновременно: одним — как в обычной песне; другим — только особые, гортанные гласные. В горле щекотало, звук не шел. Теперь же не было больше никаких преград — все слушалось мальчика: струны, голос, воображение… Сначала чувства и мысли, которые возникали в его душе, складывались в не совсем обычные слова и фразы, и мелодия сначала бывала примитивна.

— Береза, растущая на песчаном бугре, вырастет, если ее не заглушит песок, — бормотал тихонько Каврис, отыскивая слова, — мальчишка-сирота выстоит, если переборет свое горе…

Сочинять новую песню Каврис любил в одиночестве — посторонние мешали найти слова и звуки поточней, покрасивей. За сочинением незаметно проходило время и затихала печаль…

Когда опустились вечерние сумерки, мальчик все еще играл, изредка посматривая на окно, где мороз рисовал свои узоры: вот-вот могут прийти его друзья, с которыми он играет, слушает и рассказывает сказки.

Ребятишки — кто помладше, кто постарше Кавриса — любили по вечерам собираться в его доме. Лежа на полу или на кровати, они часами слушали Кавриса.

Вот и сегодня, когда раздались чьи-то шаги, мальчик подумал, что пришли друзья, но он ошибся — в дверях стоял Макар.

— Что тебе надо? — спросил Каврис и отвернулся.

— Не сердись. Давай мириться. Отец чуть не отлупил…

Каврису хотелось сказать Макару, что, мол, так тебе и надо, но он вспомнил бабушку. Бабушка не раз говорила: «Не сравнивай себя с горой, а товарища с соломинкой»; «Едва оперившись, не стремись летать высоко»; «Если в юрту собака войдет, дай ей кость, если человек — приветь его». И еще вспомнилось: раньше они с Макаром были друзьями, вместе играли в «Чапая». Все-таки непонятно, что произошло на горке? Из-за «ягненка» или из-за «невесты» они поссорились? Что обиднее? И вообще Тонка… Слишком много внимания он на нее последнее время обращает, слишком часто ловит себя на мысли, что, выйдя со двора, то и дело заглядывается на дом Асапа, ища глазами тоненькую фигурку с черными косичками на плечах.

— Может, скажешь, почему обозвал «ручным ягненком»? Так, для интереса? — спросил Каврис, не желая таить про себя ни оскорбление, ни память о нем.

— Не пойму сам… Получилось. — Макар опустил глаза. — Конечно, больше так никогда не скажу…

— Время трудное, — рассудительно, как взрослый, проговорил Каврис, — теперь надо быть всем заодно и не ругаться.

В это время в дом влетела целая ватага: все румяные, все в снегу…

— Раздевайтесь, — пригласил ребят Каврис, — будем играть.

Самой любимой игрой была игра в жмурки — места в полупустом доме Танбаевых достаточно, взрослых нет — можно бегать, можно шуметь.

— Кто будет водить?

— Я буду, — вызвался Сапин, мальчик со смуглым лицом.

Каврис плотно завязал ему глаза полотенцем, и Сапин, раскинув руки, как птица крылья, стал гоняться за ребятишками. Дом дрожал от хохота и беготни.

Первым попался Макар. Сначала он не очень хотел играть, но потом, видя, что хозяин на него совсем не сердится, разошелся и хохотал громче всех.

Во время игры кто-то наступил невзначай на лапу Халтарах. Собака взвизгнула.

— Кончайте! — приказал хозяин. — Тишина. Чья сегодня очередь рассказывать? — Он обвел глазами разгоряченные и потные лица ребят.

— Можно, я расскажу, без очереди, — вызвался вдруг Макар, — если, конечно, хотите?

— Рассказывай ты! — загалдели все.

— Когда-то, давным-давно, рядом с густой тайгой, под голубой горой жил мальчик-сирота. Он не помнил нежных рук своей матери и сильных рук отца…

При слове «сирота» Каврис принялся заталкивать в печку неуклюжие и скользкие от мороза поленья. Поленья вспыхнули, печка загудела. Яркий огонь, бушевавший внутри, просачивался сквозь дырочки в чугунной дверце, тускло освещая избу розоватым светом. При таком цвете огня сказка звучала еще таинственней и задушевней.

— Сирота мог кормиться только охотой, — продолжал рассказчик. — Однажды, возвращаясь после удачного полевания, он услышал вопли и рыдания. Они шли со дна глубокой ямы, такой глубокой, что она казалась бездонной…

Там, в темноте, ярко горели чьи-то глаза.

Увидев над собой лицо сироты, сидящий на дне стал молить человеческим голосом:

«О молодой охотник, спаси меня! Помоги выбраться. Если выручишь, никогда не забуду тебя».

«А ты кто такой?» — спросил мальчик.

«Я — Владыка Волков».

«Хорошо, быть по-твоему».

Сирота снял с пояса топор, срубил длинные шесты, связал их вместе и опустил в яму.

Владыка Волков оказался крупным и красивым. Выпрыгнув из ловушки, он зевнул и потянулся. Когда зевал, Владыка Волков становился очень страшным: нижняя челюсть упиралась в землю, верхняя — достигала небес, зубы сияли, как горные снежные вершины.