Юлия Бийе - Война Катрин [litres]

Я работала как заведенная. Перестирала все белье и полотенца, как велела повитуха. Заварила для Кристины дикий укроп, который набрала прошлым летом, чтобы у нее было побольше молока. Следила, хорошо ли спят мама с дочкой, а к пробуждению готовила кувшин с водой. Повитуха сказала, что у кормящих мам обычно большая жажда.

Маленькой исполнилось три дня, а я и не заметила, как пробежало время. Кристина оправилась, начала вставать, хоть я на нее и сердилась. Мы втроем сидели на кухне, когда внезапно распахнулась дверь и Антуан замер на пороге – не сразу понял, что он такое видит. Потом вскрикнул, разбудив Катринетту, опустился на колени перед Кристиной и стал целовать дочку. Он не отрывал взгляда от жены и младенца, из глаз у него текли слезы, а Кристина гладила его по голове. Я смотрела на них, еще не опомнившись от неожиданности. Пустой рукав Антуана я заметила сразу, а Кристина – чуть позже. Мы поняли: ее муж потерял левую руку, вернулся домой инвалидом, у него тяжело на сердце, но боль смешалась с нежданной радостью.

Малышку я пока не решалась фотографировать. Боялась, что сделаю снимок и навлеку на Катринетту беду, мало ли что может случиться. Ходила, примеривалась, но так и не отважилась, помня о пленке с портретами у меня в рюкзаке. Встреча Кристины и Антуана тоже вызвала у меня желание схватить фотоаппарат, но я и на этот раз сдержалась: есть моменты, которые нельзя присваивать. Я встала, собираясь тихонько выйти из кухни, но тут Антуан поднял голову – глаза у него были красные, веки опухли – и сказал:

– Англичане, американцы и канадцы высадились в Нормандии. Немцы бегут. Скоро войне конец. Дочка будет расти в мирное время.

У меня перехватило дыхание, я снова села, повторяя про себя слова Антуана. Я пыталась понять, что же это значит и что будет со мной. Может, мама с папой уже ждут меня, ищут повсюду? Как они могут меня найти здесь, в Пиренеях, в глухой деревушке, куда даже немцы не добрались?

Я повернула голову и увидела в дверном стекле картину: Кристина и Антуан гладят по головке свою дочку, их пальцы встретились, сплелись, а рукав пальто Антуана висит прямой и пустой. И тогда я взяла «роллей» и нажала на спуск. Эту фотографию я назову «Война закончилась». Я накинула кофту, вышла в прохладу июньского вечера и долго шла по дороге прямо, все прямо…

Антуан привез из своих странствий радиоприемник, и мы вечерами слушали втроем передачи из Лондона. Из-за постоянного ветра и гроз в горах приемник с трудом ловил BBC, голос заглушали помехи, но мы все равно ухитрялись следить за продвижением союзнических войск и отступлением немцев. Слушали и надеялись.

Катринетта быстро приручила своего папу, и он, если сидел на кухне, все охотнее брал ее к себе на колени, придерживая одной рукой, но только когда Кристина или я были поблизости. Антуан признался мне, но не сказал Кристине, что один на один с Катринеттой не решается ее взять, боится уронить.

Я каждую минуту ждала, что объявят конец войны. Места себе не находила, думала о маме с папой, мне не терпелось с ними встретиться. Еще я думала о Саре, Жанно и, дав себе волю, в полной мере почувствовала, до чего мне их не хватает, хотя до этого боролась всеми силами с ностальгией и принуждала себя жить только настоящим. Думала я и об Алисе, очень скоро они с братом встретятся. С каждым днем мне все больше хотелось уехать, хотя при одной только мысли, что я расстанусь с друзьями и малышкой, становилось страшно. Я полюбила бродить по окрестным дорогам, знала в доме каждый уголок, привязалась к Кристине и чувствовала себя рядом с ней в безопасности. Я видела, как родилась малышка, и очень ее любила. Но я знала: жизнь на хуторе – не моя жизнь. И готовилась к новому отъезду, на этот раз добровольному. Впервые я уеду, потому что сама решила, уеду искать тех, кого люблю, с кем рассталась уже больше двух лет тому назад.

15 августа, когда мы с Кристиной лущили горох и, навострив уши, ловили сквозь треск далекие волны, а Антуан пил кофе, закрыв глаза, чтобы лучше расслышать доносившийся издалека голос, Би-би-си торжественно объявила: «Париж освобожден!» Горошек раскатился по столу, упали стулья, так резко мы все разом вскочили, Антуан опрокинул чашку. Как же мы были счастливы! Мы пустились в пляс, Антуан ухитрялся одной рукой подхватывать и крутить нас обеих. У меня закружилась голова от того, что меня обнимали за талию, целовали в шею, в щеки, в волосы. Своими танцами и смехом мы разбудили Катринетту, и она заплакала. Кристина взяла ее из кроватки, чтобы она поплясала с нами. Антуан спустился в погреб, принес бутылку полынного ликера и до краев наполнил три рюмки зеленой, пронизанной солнцем жидкостью. Понадобилось не меньше часа, чтобы мы наконец утихомирились и снова уселись за стол, оглушенные, усталые и счастливые благодаря потрясающей новости.

Париж свободен, значит, конец войне. Война кончилась, значит, возвращается мирная жизнь, хотя и не такая, как довоенная. Мы никогда уже не будем прежними. Антуан останется инвалидом, будет копать землю одной рукой. Кристине будет сниться, как она боялась за мужа, боялась остаться вдовой с сиротой на руках. А мне придется расстаться еще с одной частичкой моей жизни и снова пуститься в путь. Я уж не говорю о смертях, потерях, страхах, ожиданиях, которые пришлось пережить.

Восторженное безумие, охватившее нас, понемногу угасло, мы сидели, слушали воркование малышки и не знали, чего ждать завтра. Странное ощущение. Все последнее время мы, несмотря на войну, жили в относительном покое, а известие о мире нарушило этот покой. Не надо больше выжидать, можно действовать, выбирать свой путь. Не надо бороться с врагом, можно строить что-то неведомое, хорошее…

Сразу после ужина я поднялась к себе в комнату, села на кровать и решила: пора ехать. Немедленно! Чего еще ждать? Париж свободен.

Кристина постучалась ко мне в дверь. Я не сразу отозвалась, погрузившись в мечты и тревоги. По ее лицу я поняла: она пришла с дурными вестями. Их принес один партизан, который был в отряде Антуана. Он прибежал к нам, как только узнал сам. Париж еще не освободили, новость ложная. Даже если на севере немцы отступили, здесь они хозяйничают по-прежнему. Ему это подтвердил брат, час тому назад они говорили по телефону. «Обсудим все завтра утром», – сказала Кристина и вышла, закрыв за собой дверь, а я так и сидела на кровати, не шелохнувшись.

Я сидела долго, потом все-таки встала, открыла шкаф, оглядела свою одежду и стала думать, куда бы ее сложить: мой рюкзачок был для нее теперь слишком мал. Кристина подарила мне несколько платьев и блузок и даже две вышитые простыни («Тебе на свадьбу!»). Я достала свои кассеты с пленками, которые предстояло проявить, их оказалось двенадцать штук. Собрала проявленные и те фотографии, которые успела напечатать. А потом села и при свече, горящей на столике возле кровати, стала прокручивать кадры своей жизни последних двух лет.