Юлия Бийе - Война Катрин [litres]

– Улица Бретань! Мне нужна улица Бретань! Это далеко отсюда?

В конце концов добиваюсь ответа. Автобусов нет, в городе вообще не ходит транспорт, мне придется идти пешком. Я сейчас в XIII округе на Порт-д’Итали. Мужчина ткнул пальцем: «Вон в ту сторону!» – и наконец отпустил меня, а сам тут же обнял за талию другую подвернувшуюся девушку, более расположенную кружиться в бешеном танце, в котором кружится весь город.

Я пришла в себя, поняла, куда идти. Прибавила шагу, побежала быстрей, иногда вместе с пляшущей толпой, иногда против ее движения. Отталкивала плечом или вырывалась, если кто-то хватал и целовал меня. Толпа расступилась, пропуская колонну джипов с американцами. На автомобилях развеваются флаги, солдаты сидят с бутылками коки и пива, весело поглядывают на хорошеньких женщин, которые их приветствуют.

Я смотрю на едущие джипы, и вдруг мне приходит в голову мысль: на джипе я гораздо быстрее доберусь до своего квартала. Недолго думая, я выскакиваю на мостовую и машу руками перед медленно ползущим через толпу автомобилем. Стою перед ним, мешаю проехать, и он останавливается. Солдаты охотно подтягивают меня за руки. И вот я среди незнакомых мужчин, смеющихся, слегка под хмельком, они качают меня, как героиню. Я не возражаю, я готова потерпеть, лишь бы поскорее оказаться дома. На меня не действует счастливое безумие, которому, похоже, поддался весь город.

Стоя в джипе, я снова фотографирую. Теперь я вижу толпу и улицы с другого ракурса – сверху – и выхватываю неожиданные сцены. Вот возле дверей стоит женщина, руки опущены, она плачет, а вокруг все смеются, обнимаются, целуются. А она смотрит и плачет. А вот парочка, сразу видно, их случайно прибило друг к другу, и они стали жадно целоваться, он со смехом сжимает рукой ее грудь, она гладит его по волосам, они прижались друг к другу, забылись на миг и разошлись в разные стороны. Еще одна сценка: маленькая девочка прыгает себе, играет в классики, ей нет никакого дела до того, что творится вокруг. Забросила слишком далеко битку и замерла на секунду, прежде чем отправиться ее искать. С высоты джипа я наблюдаю за кипением жизни, я свидетель, застигший мгновение, когда всех захлестнула волна чувств, когда каждый живет на самой высокой ноте. А я участвую, глядя в видоискатель. Американские солдаты смеются, глядя, как ловко я щелкаю, просят сфотографировать их тоже. Я в замешательстве, мой страх перед портретами до конца не прошел, но я быстро нахожу хитрый выход. Говорю, пусть сделают пирамиду, как акробаты, и я сфотографирую всех их вместе на этом джипе, медленно ползущем среди толпы парижан, которые приветствуют американцев как спасителей. Неповторимое мгновение!

Вот Марианна [30] Молодая женщина во фригийском колпаке – мягком колпачке красного цвета – стала символом Республики, провозгласившей «Свобода, равенство и братство!», со времен Великой французской революции. Статуя на площади Республики представляет молодую женщину в лавровом венке с поднятой рукой. сигналит рукой. Площадь Республики. Делаю знак солдатам: мне пора, я схожу. Джип остановился, два солдата подхватили меня, покачали и бросили в объятия третьего, который соскочил на тротуар. Солдат срывает поцелуй, сует мне плитку шоколада, влезает с помощью товарищей обратно в джип и кричит мне:

– Goodluck, baby! [31] Удачи, детка! ( англ .)

Я с трудом пробираюсь по площади, забитой народом, и не могу сообразить, по какой улице мне идти, чтобы добраться домой. Спрашиваю одного, другого, но моего вопроса не слышат и только хотят увлечь в общий безумный хоровод. Я стараюсь выбраться из толпы, двигаюсь против течения, и наконец мне попадается женщина, которая толково отвечает. Она говорит со мной ласково, даже с нежностью:

– Идите прямо, вы на улице Тампль, ваша будет четвертая налево, удачи вам, деточка!

Все прямо… Десять минут, и я буду на своей улице. Десять минут, и я уже буду дома. Десять минут, и я буду все знать. Все прямо… Похоже, мне всегда нужно идти только прямо, а меня до сегодняшнего дня водило кругами. Я больше ничего не слышу, не чувствую, не думаю, я иду прямо по улице Тампль. Она запружена народом. Народ танцует и смеется. Улица Бретань. Я уже близко, ускоряю шаг, спешу к дому номер 46. Бегом поднимаюсь по лестнице на четвертый этаж.

Дверь нашей квартиры приоткрыта. Я толкнула ее, уже зная, что там никого нет. Приоткрытая дверь ведет в пустой дом. Дверь широко распахнулась, и… ужас! – наша столовая разгромлена, обломки мебели, обрывки одежды. Я двинулась дальше, обходя обломки, которые валялись на полу. Заглянула в родительскую спальню – та же картина. Жуть.

Я обошла комнаты, отыскивая в хаосе знак, какую-то нашу вещь. И нашла. Мамину блузку. Красную. Нарядную. Папа называл ее «красный мак», и мама улыбалась, потому что маки были ее самые любимые цветы. Я спохватилась: я подумала о маме в прошедшем времени. Мне сделалось до того жутко, что я опрометью бросилась вон из квартиры, скатилась вниз по лестнице, ни разу не оглянувшись, и побежала по улице, спасаясь от того, что меня уже догоняло, но от чего я всеми силами хотела убежать.

Задохнулась и остановилась. Прошло всего несколько минут после приступа паники. Я постаралась взять себя в руки. Вернуться и обойти соседей – вот что мне нужно сделать. Вдруг кто-то из них скажет, когда уехали мои родители, а может, даже скажет куда.

И я вернулась, снова поднялась по лестнице и постучалась к соседям на нашей площадке. Никто не ответил. На третьем я обнаружила еще одну открытую дверь. Осторожно заглянула внутрь и увидела ту же картину, что и у нас: грабеж, разорение. Постучала в соседнюю дверь, на этот раз дверь приоткрылась, и выглянула старая женщина. Похоже, стуком я ее напугала. Когда-то я знала эту старушку, но успела совершенно забыть о ее существовании. Родители иногда оставляли меня у нее, когда уходили. В прошлом она была пианистка, но в старости почти оглохла.

Старушка отнеслась ко мне с подозрением и разговаривала через щель, но, когда я ей напомнила, кто я, она распахнула дверь и крепко меня обняла. Пригласила войти, предложила воды, и я залпом выпила целый стакан. Потом она сказала, что мои родители однажды исчезли, и было это почти три года тому назад. Она все хорошо запомнила, потому что ждала, что мама принесет ей кофе и картошку. Она болела гриппом, не могла выйти и попросила маму отоварить ее карточку. Ждала целый день, а вечером всерьез встревожилась и поднялась к нам. Дверь стояла открытой, квартира опустела, в ней никого не было.

Соседка ничего не слышала, глухота замуровала ее в одиночестве, отрезала от мира уже много лет тому назад.

Еще целый год она время от времени поднималась к нам, но потом поняла, что раньше конца войны никто сюда не вернется. Я первая сообщила ей, что Париж утром освободили, – написала на бумажке. Старая женщина, полуслепая и почти глухая, узнав новость, погрузилась в раздумье. Она пыталась понять, что для нее изменится. Детей у нее не было, она давно потеряла всех, кого любила, и, когда играла на пианино, не слышала музыки, не видела нот. Она не улавливала никаких вибраций, не верила в миф о Бетховене, который, оглохнув, сочинял музыку, держа во рту что-то вроде вилки [32] Очевидцы описывали, что Бетховен иногда приставлял к фортепьяно один конец своей трости, а другой держал зубами. Звуки от корпуса инструмента через трость передавались зубам Бетховена, через них костям черепа. Далее вибрации передавались во внутреннее ухо, и он слышал звук. Таким образом он писал музыку, будучи глухим. .