Колетт Вивье - Дом на улице Четырех Ветров

Поднимаясь по лестнице, Мишель старался подготовиться к разговору. С каким видом ему лучше войти — с трагическим, грустным или, наоборот, с дерзким? Под конец, придав своему лицу равнодушное и чуть печальное выражение, он решительно вошел в квартиру.

Мать, стоя на коленях, мыла кухонный пол.

— Мама… — начал он.

Мать, вздрогнув, подняла голову, и Мишель увидел, что она плачет.

— Что это? Ты плачешь? — резко спросил он, и в голосе его прозвучал упрек.

Мать торопливо и как бы виновато вытерла фартуком глаза.

— Да, — сказала она, — это пустяки, просто сегодня с самого утра одно невезенье! Фанфан захворал — видно, простудился вчера ночью в подвале. Только бы уберечь его от осложнений… С тех пор как у него было воспаление среднего уха, он все время болеет. Я хотела дать ему молока, и вот вчерашнее, как назло, скисло, а в лавке говорят, что молока сегодня больше не будет… И вообще… я так устала…

— Ах вот оно что! — сказал Мишель. И нехотя предложил: — Хочешь, накрою на стол?

— Да, пожалуйста, накрой.

«Прекрасно, — подумал Мишель, с трудом подавляя раздражение. — А чем же занимается Норетта? Бездельничает, наверно!»

— А Норетта где? — не удержавшись, спросил он.

Снова став на колени, мать домывала кухонный пол. Она ответила, не поднимая головы:

— Норетта кормит Фанфана, сынок… А как дела в школе? Хорошие у тебя отметки?

Мишель заколебался. Все складывалось совсем не так, как ожидал, и из-за этого он немного досадовал на мать.

— Я схватил два кола и разорвал свитер, — сердито буркнул он. — Вот, смотри!

Повернувшись к матери спиной, он показал ей дыру.

— Ох, — вздохнула Эвелина Селье, — опять дыра! Я же только вчера зачинила рукав! Как это тебя угораздило? Ну, а единицы откуда, Мишель? Тебе не стыдно?

— Но я же не виноват, это все потому…

— Тише, тише, не кричи! Фанфану нужен покой. Накрой-ка лучше на стол, обед вот-вот поспеет.

Мишель угрюмо повиновался. Что ж, выходит, теперь ему и слова сказать нельзя? Как-никак мать могла бы его выслушать! Он шумно раскрыл буфет. Но какие тарелки ставить — глубокие или мелкие? Он кинулся в мамину комнату, где стояла кроватка Фанфана. Склонившись над братишкой, Норетта поила его липовым отваром.

— Какие тарелки ставить? — спросил Мишель.

Норетта обернулась к нему с чашкой в руке.

— Ставь мелкие, — сказала она. — Но чего ты так орешь? И что ты наплел маме там, на кухне?

— «Наплел, наплел»!.. — передразнил ее Мишель. — Ничего я не наплел, хотя мне есть что порассказать! Я схватил две единицы, а потом подрался со Стефаном. Я уложил его на обе лопатки, — видела бы ты, старуха! Понимаешь, он сказал, чтобы я не задавался, раз у меня отец в плену, и назвал меня битым щенком! — Мишель добавил с торжеством: — Вот! Когда мама это узнает, она пожалеет, что раньше меня не выслушала!

Норетта поставила полупустую чашку на тумбочку.

— Вот тебе мой совет, — спокойно сказала она, — ничего не рассказывай маме про драку со Стефаном.

— Это еще почему?

— Потому, что тогда она опять начнет плакать. Ей будет очень страшно.

— Страшно? Да ты что!

— Ты совсем ничего не понимаешь? Не видишь, какие ужасные люди эти Гурры? Мама столько раз это говорила, и мадам Кэлин это говорит, да все это говорят, а ты вздумал драться со Стефаном!

— Но не мог же я позволить этому скоту говорить такое про нашего папу!

— Конечно, не мог! И правильно сделал! А все же послушай меня — ничего не рассказывай маме!

Мишель пожал плечами.

— Ну хорошо, — устало согласился он, — если ты так считаешь… Ладно, а как быть с тарелками?

— Сейчас я их расставлю, не то ты еще перебьешь всю посуду. А ты дай Фанфану допить отвар.

Норетта решительным шагом направилась в столовую. Мишель подошел к брату.

— Ну, — сказал он, — ты, значит, и вправду заболел? А с виду ты вполне здоров! У тебя что, жар?

— Не знаю, — важно ответил Фанфан, — я кашляю!

Он попытался изобразить кашель, но у него ничего не вышло, и тогда он достал из-под одеяла своего маленького плюшевого медвежонка, с истертой шерстью, в бесчисленных пятнах, с одним глазом и тремя лапками.

— Мишка простудился, — сообщил он, — он все кашляет, кашляет! У него тревога!

— Тревога — это же не болезнь! — со смехом возразил Мишель. — Но погоди. На́ вот, допей свой отвар.

Он схватил чашку, но в спешке выплеснул все содержимое на простыню. Фанфан покосился на него, и оба рассмеялись.

— Беда, — сказал Мишель, — смотри только Норетте меня не выдавай! Я мигом все улажу.

И Мишель прикрыл мокрую простыню одеялом. При этом он невзначай дотронулся до ручки Фанфана — маленькой, горячей и потной. «У него в самом деле жар, — подумал он, — бедный Фанфан!» Вся его обида куда-то пропала, и в приливе нежности он погладил братишку по голове. Фанфан сразу же поспешил воспользоваться его порывом.

— Расскажи мне что-нибудь, — попросил он жалобным голоском, — какую-нибудь маленькую, совсем маленькую сказку.

— Ладно! Но что же тебе рассказать? Может, про трех медведей?

— Нет, не надо про медведей! Лучше расскажи мне про шоколадный эклер, как в то воскресенье! Ну, скорей рассказывай!

Мишель присел на край постели.

— Шоколадный эклер, — начал он, — продавался раньше в кондитерских, ну, знаешь, в лавках, где торгуют хлебом. Раньше там и пирожными торговали. Они лежали все рядком на железных решеточках, и так много их было, что мы не знали, какое выбрать: ромовую бабу, корзиночку с кремом или слоеное, а еще там продавались пирожки со сливами, с вишней, с клубникой… Но вкуснее всех был эклер с шоколадным кремом.

— Да, да, а какой он был, Мишель, расскажи?

— Знаешь, Фанфан, он был сладкий и прямо таял во рту, и крем тек из него отовсюду. Ты его зубами раз — и крем брызгал на твою куртку, а ты скорей подбирал его пальцем, а потом облизывал палец, чтобы ни одной капельки не пропало! Понимаешь, крем — это начинка, а снаружи был шоколад, но твердый такой, глазированный, застывший, и тесто тоже было такое вкусное, сладкое, ну вроде как у бриоши.

— А это что такое — бриошь?

— Ах да, верно, ведь ты и бриошей не видал! Это такие булочки — круглые, с шапочкой, ну вроде как снежные бабы, понял? И у них вкус, ну, одним словом, как у бриоши… Как тебе объяснить?

— Да, да, хорошо, Мишель, я понимаю, но вот скажи: значит, тебе разрешали съесть столько эклеров, сколько тебе хотелось?

— Нет, ну что ты, ведь они были очень дорогие. Но как-то раз — в воскресенье, когда мы выходили из кино, — папа купил мне три эклера. Я съел их сразу, без передышки. Вкуснота!

— Здорово! — мечтательно сказал Фанфан. — А как ты думаешь, когда папа вернется из плена, он мне тоже как-нибудь купит три эклера?

— Ну конечно, три, четыре… шесть… восемь, не меньше восьми!.. И мы станем их есть, и есть, и набьем полные рты, и вымажемся кремом, как клоуны в цирке! Нет, ты только представь! А потом…