Лариса Исарова - Война с аксиомой 

Я забралась в неосвещенный вестибюль школы и долго вспоминала все события своей четырнадцатилетней жизни.

Я не ощущала вины. Мне казалось, что против меня вдруг ополчилась судьба в виде этой седой сухонькой женщины.

Потом я вернулась домой. Испытала все, что предвидела. Только в удесятеренном размере. Мне отменили празднование дня рождения, запретили читать, рисовать, ходить в кино и на каток. А отец пообещал пойти в школу и попросить, чтобы, как неуспевающую, меня освободили от общественной работы.

Короче, вторую четверть я встретила начиненная концентрированным зарядом ненависти к Анне Ивановне. Я мечтала о мести. И не могла решить, что будет эффектнее: вымазать ее стул клеем или полить доску подсолнечным маслом? Я и не собиралась теперь заниматься на уроках Анны Ивановны. И очень удивилась, когда она, отпустив ребят после звонка, попросила, чтобы я осталась.

Я немедленно состроила презрительную гримасу: иронически поджала губы, скобкой книзу. Подошла к ее столу и для большей независимости подняла одну бровь.

— С сегодняшнего дня, — сказала она так, точно продолжала старую, давно начатую беседу, — ты начнешь заниматься математикой.

Я добавила еще больше иронии в свою гримасу. Обычно — это было проверено не на одном опыте — такая гримаса страшно бесила моих родителей.

— Возьмешь учебники шестого класса и начнешь зубрить подряд все теоремы и все правила.

— Зубрить?! Я?!

— Вот таким образом…

Она достала учебник геометрии, открыла на самой первой теореме и стала показывать, как надо зубрить. Точно в театре. Она читала вслух одну фразу, потом закрывала глаза и повторяла ее вслух, потом лепила к ней вторую, третью…

— Ты должна за два месяца это все выучить и мне сдать. Иначе я переведу тебя в шестой класс.

Я остолбенела.

— Спрашивать буду раз в неделю по программе шестого. За седьмой класс нагонишь потом…

Больше всего меня поразил ее тон: спокойный, бесконечно властный. Она ни на секунду не представляла, что ее можно не послушать. Но ведь советовала она зубрить! А я с детства слушала насмешки над зубрилками. Их постоянно высмеивали и в книжках и по радио. И я с первого класса презирала девчонок, которые много часов тратят на уроки.

Хорошо хоть, что этот унизительный разговор протекал без свидетелей. Да и говорила она со мной серьезно, как со взрослой. Не стыдила, не попрекала.

И я решила попробовать. Решила научиться зубрить. Правда, делала это не дома. Я смертельно боялась маминых насмешек. Я стала зубрить в очередях. Все отоваривание наших продуктовых карточек было на мне. Уходило на это два-три часа ежедневно. И оказалось, что время в очередях, в духоте и в толкотне, можно проводить с пользой. Геометрия в очередях заучивалась великолепно. Стоял галдеж, как на птичьем базаре. Мой шепот совершенно заглушался темпераментными выкриками окружающих.

Прошел месяц, и вдруг точно что-то щелкнуло у меня в голове. Я включилась в объяснения Анны Ивановны. Начала их понимать. А еще через неделю красивые, но в моих глазах бессмысленные чертежи геометрических фигур, для меня ожили. Математические обозначения заговорили со мной. Скучный предмет таил, оказывается, интереснейшие догадки и находки. Ее уроки я теперь ждала как праздника. Они пролетали в ускоренном темпе. Может быть, потому, что она не просто решала с нами задачи и доказывала теоремы — она умела лаконично, без лишних эмоций донести до нас драматичную историю математики. Именно от нее я услышала об Эваристе Галуа — мальчишке, погибшем на дуэли. Задачу, написанную им в ночь перед смертью, не могли решить математики больше ста лет. Да и многие исторические имена, оставшиеся в нашей памяти случайно, на ее уроках оживали: Архимед и Галилей, Коперник и Софья Ковалевская. О ней мы узнали больше всего. Мы даже хотели назвать класс ее именем…

С каждым днем мне все меньше надо было зубрить. С каждым днем я все больше увлекалась математикой.

Анна Ивановна оставалась такой же немногословной, тихой. Она не вмешивалась в наши споры на классных собраниях. Не командовала. Не поучала. Она только подавала идеи. Странные, на первый взгляд. То она вела нас в Политехнический музей, спрашивала там, кто какие любит книги по научной фантастике. А потом показывала археологические находки, разрушавшие стройные научные теории.

То вдруг приглашала в университет послушать на механико-математическом факультете лекцию по математике. Мы шли — и ничего не понимали. А она потом все разъясняла своими словами. А когда мы поехали всем классом на лесозаготовки, она в дороге устроила математическую викторину. С премиями: у нее было припасено пять соевых конфет…

Постепенно мы начали видеть цель учебы не только в хороших отметках. Стало интересно приходить каждый день в школу. Гадать, что она еще придумает. И стараться ее обрадовать, удивить, услышать ее молодой голос.

— А знаете, девочки, Марина предлагает оригинальную идею! Почему бы нам и в самом деле не начать выпускать математический журнал?

Ничего особенного, — ведь правда? А эта скупая похвала поднимала настроение на целый день. Да и девочки поглядывали уважительно: «Если уж Аннушка одобрила…»

Даже внешне она преобразилась, особенно когда перестала кутаться в старый платок и бесформенное пальто. Мы увидели перед собой стройную женщину с милым, легко краснеющим лицом и седыми волосами, теперь казавшимися неестественными, как парик…

А может быть, чуда преображения и не было? Просто мы вгляделись в нее, привыкли, полюбили? Некоторые девочки даже стали ей подражать в мимике, сдержанной до суховатости, в лаконичных и по-мужски твердых жестах и даже в походке, невероятно быстрой, но не суетливой.

Она не признавала мелких шажочков… Потом мы случайно узнали, что приехала она к нам из Ленинграда, где пережила всю блокаду, что потеряла двух детей и что лет ей было совсем немного, нашей учительнице без возраста…

Анна Ивановна ни разу не подсказала нам на экзаменах.

Она спокойно выслушивала все ответы, не меняя выражения блеклых глаз. Но мы уже умели читать ее взгляды; в них-то не таилось скучающего безразличия. И это придавало нам уверенность. Мы видели, что она нами довольна, что мы не оскорбляем невежеством ее любимый предмет.

Много лет спустя, вспоминая мое знакомство с этой суровой, не обаятельной на первый взгляд учительницей, я задумалась над тем, почему она обошлась со мной вначале так жестоко. Но поняла ее окончательно, когда сама столкнулась, уже в роли учительницы, с таким же самолюбивым характером. Анна Ивановна меня обломала. Тонко, умно, не унижая и не оскорбляя. Но заставила выпить чашу наказания до дна, а потом растревожила не только мое самолюбие, но и мое человеческое достоинство.