Лариса Исарова - Война с аксиомой 

Больше я не видела этого мальчика. Он так и не пришел ко мне попрощаться. А я почему-то надеялась…

День начался «весело». Я вошла в свой класс и увидела, что доска расписана всякими каракулями и рожами, пол затоптан, вокруг парт — шелуха от семечек и мятые бумажки.

— Кто дежурный?

Молчание.

Потом робкий голос:

— А их парта сегодня не пришла.

— Где Шафаренко?

— Болеет.

— Рыбкин, — сказала я медлительному загорелому мальчику, — пойди к нянечке за веником, ведром и тряпкой.

Он покосился на меня, усмехнулся половинкой рта и вышел. Я не начинала урока, пока он не вернулся, потом сказала:

— Сейчас по очереди каждый мальчик подметет и помоет пол в классе. Работать будут сразу двое. Один подметает, другой за ним моет. Норма — проход около трех парт. А я буду вести урок.

Девочки завздыхали:

— Ой, а можно, и мы будем работать? А то мальчишек и не спросят…

Я покачала головой: грязь в классе была явно делом рук мальчиков.

Хихикая и посмеиваясь, мальчики взялись за уборку. И довольно ловко. Чувствовалось, что белоручек среди них нет. Груды мусора подплывали все ближе к двери, класс блистал свежей, влажной чистотой. Девочка у доски с чувством декламировала «Плач Ярославны», и я не сразу обратила внимание на заминку около парты Гнипа.

— Твоя очередь, — говорил кукольно хорошенький Дробот, протягивая тряпку.

— Не обязан я!.. — Гнип почти лег грудью на парту.

— А другие могут?..

— Дураков работа любит!

— Гнип, — сказала я, — подойди ко мне!

Гнип вывинтился из-за парты и навис надо мной, худой, узкоплечий, с рыбьими глазами и челкой, доходившей до самого носа.

— Почему ты не убираешь класс?

— Не имеете права заставлять. Это время для урока.

— Хорошо, — усмехнулась я, — тогда будешь мне отвечать.

Я посадила великолепно отвечавшую Свету Забелину и стала задавать ему вопросы. Гнип тускло смотрел на меня своими рыбьими глазами и молчал.

— Так как же с тобой быть? — сказала я с удовольствием. — Выходит, двойка?

Ребята зашушукались.

И вдруг глаза Гнипа, зеленоватые, пустые, зажглись бешенством:

— Ну попомните вы мне эту двойку! — и рванулся к двери. Швырком захлопнул ее за собой.

Тут начались охи.

— Ох, вам надо теперь быть осторожнее: у них вся семья психическая!

— Вот зверь!

— Он всегда с ножом ходит…

— А портфель, портфель-то оставил!

— Вот теперь отца вызовут.

— Не вызовут: отец у него уже три месяца в тюрьме сидит, за драку.

Я засмеялась:

— Да ерунда! Мало ли что сболтнет глупый мальчишка!

Но в конце дня Мария Семеновна вызвала меня к себе в кабинет и ворчливо сказала, употребляя только восклицательные предложения.

— Доигралась!

— Я не понимаю…

— Новомодные фокусы! А еще педагог! Это надо же додуматься — уборка во время уроков! — И приказала: — Домой не езжай! Переночуешь у меня в кабинете!

— Да вы что, всерьез восприняли угрозу этого мальчишки? — не выдержала я.

— Поработаешь в нашем районе — поймешь! Для такого пырнуть ножом — геройство!

— Не посмеет…

— Отец его мать избивал; парень уже выпивает…

— Гнип?!

Я онемела. Гнип вел себя так тихо на моих уроках, что к нему я и не присматривалась. Учился он на тройки, но старательно. Даже тетрадки у него были аккуратно обернуты газетами и в каждой промокашка.

Мария Семеновна торжествовала:

— Что, этого в сочинениях он не писал? Эх ты, зелень! А вот я все про них знаю. И без всяких сочинений. А у меня таких «загадок» не тридцать, а девятьсот!

— Нет, я поеду домой, — сказала я. — Его угроза просто дурацкая вспышка…

Но я не была в этом уже стопроцентно уверена, когда вышла вечером из школы. Находилась наша школа в темном и длинном переулке, составленном из глухих высоких заборов. Фонари освещали лишь вершины старых лип. Дощатые тротуары оставались темными. Шевелящаяся листва отпечатывалась на них сеткой. Даже собаки не тявкали.

До трамвая пути минут десять. И вот эти десять минут я прошла с ощущением, что в спину мне каждую минуту может вонзиться нож. Порыв ветра, шелест листьев, приближающиеся шаги заставляли меня судорожно вздрагивать. Сердце колотилось. Фантазия разыгрывалась.

Я говорила себе, что такой опытный человек, как Мария Семеновна, зря паниковать не будет…

Всю ночь дома мне снились всякие ужасы, а утром, подъехав на трамвае к нашей остановке, я трусливо оглядела толпу. Но Гнипа не было.

И опять я шла к школе, дрожа; и опять прислушивалась к догоняющим шагам; и опять сердце билось где-то в горле.

Так прошло три дня. Гнип в школу не ходил. Шафаренко тактично изобретал предлоги и провожал меня до трамвая. Мария Семеновна смотрела на меня как на кандидата в покойники. Ребята шушукались.

Наконец это мне надоело. Я поехала к Гнипу домой, захватив его портфель. Он жил в бараке. Я никак не могла достучаться, пока какая-то девочка лет пяти не объяснила:

— А он на рыбалке, тетенька. Еще вчера уехал.

Я зашла к соседке и от словоохотливой женщины узнала, что мать Гнипа в деревне. Живет он один, подрабатывает, чиня радиоприемники, да и рыбалка для него не развлечение, а способ пропитания. Я оставила у нее портфель Гнипа, вышла и обратила внимание, что на двух окнах его комнаты висят белоснежные накрахмаленные занавески. И они меня успокоили.

Гнип появился в сумерках на другой день, когда я шла из школы. Появился неслышно, и я вздрогнула, когда вдруг надо мной его голос сказал:

— Добрый вечер! Спасибо, что портфель принесли…

Рядом со мной шагал усталый худой подросток, ожесточенный нелепой жизнью.

— Так почему ты отказался мыть пол? — спросила я, точно мы продолжали давний разговор. — Ты испугался работы?

— Работа! Хаханьки, а не работа…

Он это буркнул бессвязно, но я вдруг поняла его протест. Для этого парня, видимо, работа была взрослой обязанностью, привычной, неотвратимой. И он оскорбился, что на уроке работу превратили в какую-то воспитательную игру.

— Сколько тебе лет? — спросила я.

— Семнадцать.

— Ну как, будешь снова ходить в школу?

— Ага!

Интонация была нетвердая.

— Знаешь что, — сказала я, — поедем ко мне и там поговорим!

Я не думала, что он так быстро согласится. Всю дорогу мы молчали, пока не вошли, не разделись у меня в комнате и пока я не принесла чай.

Гнип сидел вялый, крутил в пальцах какую-то травинку и не оглядывался по сторонам, как это делает каждый человек в чужой комнате. Отвечал он междометиями, пил чай чашку за чашкой, пока я не сказала:

— А почему бы тебе не поступить на завод? Раз учеба тебя не увлекает…

Глаза его зажглись:

— Та не берут…

— А ты пробовал?

— Та пробовал, лет маловато…

— Ну учеником тебя можно устроить…