Эдмунд Низюрский - Средство от Алкивиада

Нас охватила паника. Итак, все пропало! Весь труд нашей экспедиции и так старательно подготовленный дрейф - все пошло прахом.

Казалось, что уже ничто не в состоянии нас спасти от позорного возвращения к Вавилону и темным его делам, как вдруг именно в этот момент… Да, именно в этот момент Пендзель проявил хладнокровие и находчивость, достойные воспитанника нашей знаменитой школы. Его обычно торчащие уши задвигались, а лоб сморщился, что было несомненным признаком того, что мозги его работали в ускоренном темпе.

- Ты почему стоишь, стоик? - спросил Алкивиад.

- Пан учитель, - Пендзель с героическим усилием посмотрел на него, - а правда… а правда, что Болеслав Храбрый приказал выбивать зубы тем, кто не хотел поститься?

Мы окаменели от изумления. Пендзель, наверное, просто рехнулся. В напряжении мы ожидали, что из этого выйдет.

Алкивиад потер лысину и озабоченно глянул на Пендзелькевича.

- И это все, что тебе удалось запомнить из истории Пястов, мой мальчик?

- Нет, не только, пан учитель, - ответил Пендзелькевич и торопливо, будто только и дожидался этого момента, выложил все, что он зазубрил ради дрейфа: о плане объединения западных славян, о войне с германским императором, об Оттоне Третьем; а потом тут же поднялся Слабый и заговорил о Гродах Червеньских, о мире в Будзишине, о возведении Болеслава на королевский престол, об организации рыцарской дружины. Хотя они говорили довольно сбивчиво, но все же произвели впечатление. Потом они перешли к наследникам Болеслава Храброго и опять тараторили, как нанятые.

Алкивиад сошел с кафедры, остановился у первой парты, заложил руки за спину, выпрямился вопреки своей обычной «наклонности» и испытующе глядел на нас. Мы и не предполагали, что он способен так смотреть. Казалось, что его взор пронизывает нас насквозь…

- Достаточно! - наконец сказал он.

Слабый и Пендзель испуганно замолкли. Воцарилась напряженная тишина. Мы тряслись от страха, полагая, что Алкивиад разгадал наши планы. Но минуту спустя он заговорил:

- Это не относится к уроку. Мы отошли от нашей темы. Ну хорошо… - Он будто бы заколебался. - Я мог бы на это согласиться… Да, мне кажется, что я мог бы на это согласиться, - задумчиво повторил он. - Давайте поговорим серьезно. Все равно я собирался с вами серьезно поговорить… Я наблюдаю вас семь дней, - он вытащил блокнот и сверился, - простите… восемь дней. И я наблюдаю явление… Да, вполне очевидное явление, хм, так сказать, внезапной моральной активизации. Достаточно упомянуть ваше поведение во время этой злосчастной экскурсии в Дом молодежи, ваше отношение к Катону и… и ко мне лично. Наблюдаю я у вас также и явление научной активизации, которая - хотя и приводит к некоторым неточным выводам - поражает все же своей глубиной и дотошностью. Достаточно упомянуть здесь ваши археологические поиски, а также интерес к эпохе Пястов, которая так тревожит коллег Пендзелькевича и Слабинского. Признаюсь, что уже более тридцати лет мне не приходилось быть свидетелем столь резких, я бы даже сказал, революционных изменений в поведении молодежи.

Любознательность, проявленная вами, безусловно говорит о том, что мы сталкиваемся здесь с мыслительным процессом. А это довольно редкое явление в легионах моих учеников, - я привык ценить… Да, я привык ценить его. Поэтому… - тут Алкивиад сделал мучительную паузу, - поэтому я хотел бы обратиться к вам с определенным… предложением. Что бы вы скавали, если бы я предложил вам заключить триумвират?

- Триумвират? - Мы встревожено зашевелились.

- Да, я не вижу причин, которые помешали бы нам заключить триумвират. Хотя, верно, мы еще не проходили с вами римской истории, и вы наверняка не представляете себе, что это такое - триумвират. Это договор трех выдающихся государственных мужей о том, что они будут оказывать друг другу помощь в достижении своих политических целей. Иными словами - тройственный договор.

- Тройственный?

- Я имею в виду вас, себя и Катона. Пендзель хотел было что-то спросить, но Алкивиад

продолжал:

- Нет, это не шутка. Катон будет нашим молчаливым союзником и свидетелем. Он будет напоминать нам о принципах нашего соглашения. Скажу вам, кстати, что я уже давно не вступал в соглашения ни с одним из моих легионов. - Он устало посмотрел в окно. - Я уже не думал, что мне еще когда-нибудь придется вступить в него, но мне кажется, что с вами я мог бы его заключить… Что вы на это скажете?

Мы выглядели довольно растерянно. Алкивиад странно прищурился, и мы никак не могли понять, что за всем этим кроется: шутка, безумие, а может быть - западня? Но прежде чем мы успели что-нибудь брякнуть, Алкивиад снова заговорил:

- Вам хочется знать, в чем будет состоять наше соглашение? Так вот - в обмен на вашу хорошую историческую форму, я буду вести себя с вами не как с обычными школьниками, а как со свободными искателями правды. Никаких опросов на отметку, никакой зубрежки. Просто небольшой обмен мнений в приятном ученом кругу, разрешение сомнений, прогулки и исторические экскурсии… Подходит это вам?

Мы растерянно переглядывались. Конечно, это нам подходило, но неужели же Алкивиад говорит всерьез… Это просто какая-то шутка. А если… К сожалению, мы не знали его настолько, чтобы сразу разобраться: шутит он или нет. Правда, по картотеке чувство юмора у Алкивиада получило высокую оценку, но кто поручится, что он шутит именно в данную минуту. А если он не шутит (нас прохватил холодный пот)… потому что, если он не шутит, - горе и ему и нам! Неужели он всерьез нам поверил? Это может привести к страшным последствиям. Ведь в конце концов обнаружится, что мы… Нужно его немедленно вывести из заблуждения, но кто на это отважится? Кто наберется смелости?… Это превыше наших сил.

Мы беспомощно ерзали на скамьях: я, Пендзель, Слабый и Засемпа. Мы не знали, что нам делать. Об этом в СОТА не было ни слова.

Но класс не волновали сомнения подобного порядка. Глупые близорукие щенки! Они, по-видимому, восприняли все это как великолепную победу средства, потому что после первой минутной растерянности послышались возгласы одобрения. Однако я заметил, что Алкивиад смотрит на нашу четверку, и это еще больше смутило меня.

- Пендзелькевич, - произнес он наконец, - у тебя имеются какие-нибудь возражения?

- Нет… с чего бы… - пробормотал тот смущенно.

- Следовательно, мы заключаем соглашение?

- Заключаем, - беспомощно согласился Пендзель, а весь класс поддержал его исполненными энтузиазма воплями.

- Тогда я призываю Катона в свидетели, - произнес Алкивиад. - Договор я считаю заключенным. А теперь мы можем и порассуждать, как свободные искатели правды. Теперь спокойно разрешим возникшее у тебя, мой мальчик, сомнение. - Он остановился перед Пендзелькевичем. - Ты извлек Болеслава из глубин веков, поставил его перед собой, и он показался тебе жестоким. Но можно ли так поступать? Человек, вырванный из своей эпохи, непонятен для людей других эпох, как непонятно было бы строение рыбы для того, кто никогда не видал воды. Ведь он не поймет, зачем рыбе плавники, хвост, жабры… Человек не может существовать в отрыве от своего времени. Если судить только с сегодняшней точки зрения, даже величайшие люди истории не устояли бы перед таким судом. Пифагор не пользовался электронным мозгом и не знал даже счетной машины, но разве это означает, что он был глупее сегодняшнего кассира или счетовода? Коперник не подозревал о существовании планеты Нептун, о которой теперь знает любой ученик, но разве это означает, что он не был великим астрономом? На роскошном пиру у Вежинека величайшие монархи ели мясо просто руками. Но разве это означает, что они были плохо воспитаны? Ваши поступки тоже не будут понятны через тысячу лет, и я полагаю, что факт таскания коллеги Бабинича за ухо, который имеет место в настоящее время на последней парте у окна, будет расценен как проявление варварства у молодежи двадцатого столетия. Люди поняли это уже давно. Вы, конечно, читали Дон-Кихота. Хотя прошло всего лишь каких-нибудь сто лет со времен средневековья, рыцарские обычаи, которые пытался соблюдать этот бедняга, и поступки, вполне нормальные для людей прошедшей эпохи, делали его в глазах современников просто безумцем. Вот мы и будем учиться с вами пониманию людей прошедших времен. В этом-то и заключается одна из главных задач истории.