Олег Шатков - Ни-чё себе!

— Ну как? Отвоевались? Никого лечить не надо? Батюшки! — всплескивает она руками. — Это что же такое?

— А что? — Ярошка дотягивается до лежащей на полу рубашки и рассматривает ее. — Чистые рубашки. Мы сразу сняли.

— Я сразу снял, — поддерживает его Ромка.

Я молчу.

— Да причем здесь рубашки! Вы на себя посмотрите.

Мы смотрим на себя и друг на друга. Наши лица, животы, спины исполосованы грязными гуашными разводами.

— Ну-ка, сейчас же мыться! — приказывает Наташа.

Мы нехотя подымаемся и бредем из комнаты.

— Пап, еще будем?

— Будем, Ромка, только не сегодня…

Да, еще не раз мы встретимся вот так на полу. И с каждым годом все труднее будут доставаться мои ничьи. Я уже не подыму запросто Ромку на ладони. И, чтобы подмять сына, мне придется вставать в полный рост, Придет время, когда я не смогу шутя выбраться из-под молодых разгоряченных тел, и ребята поймут это, встанут и скажут:

— Вставай, папка! Ничья.

Это будет их ничья…

А пока мы идем отмываться.

Все болеют. И всем рано или поздно ставят уколы. Ставили и Ярошке. Но с уколами у нас всегда возникал скандал. Порошки, по сравнению с которыми даже полынь кажется сладкой, пьет, горчичники, самые свежие, терпит, банками облепят — хоть бы хны. А вот с уколами…

Зима. Мороз затейливо разрисовывает окна, в кормушках попрошайничают воробьи и синицы. Самое время скатиться с горки на дощечке или взять лопатку и проковырять в сугробе дырку, а ребята приболели — наковырялись. В садик не ходят, оба дома. Наташа в командировке, поэтому с ребятней сижу я. У Ромки ничего особенного: нездоровится, насморк, горло красное, а вот у Ярошки дела посложнее — температура скачет и прослушиваются хрипы. Врач прописал ему уколы.

Испугать Ярошку трудно. Как-то на пляже поймал стрекозу, и та уцепилась (он потом утверждал — впилась) ему в палец. Так хоть бы что, сбросить с руки, пока до меня ее тащил, и попыток не было. Смелый парень Ярослав. А вот уколов боится. Да кто их не боится? Даже Ромка. А уж о его мужестве и говорить нечего.

Прошлым летом мальчишка-сосед вытащил во двор настоящего живого ужа и попросил Ромку прогулять животное. Мальчишка повязал ужа ему на шею, как галстук, и в таком виде — в трусиках и «галстуке» — Ромка ходил по двору, ужасая своим видом сидящих на скамейках бабушек.

В трусости сыновей никак не обвинишь. Но когда Ярошке ставят укол, младший забивается в угол и оттуда с испугом и жалостью смотрит на вопящего брата, которого я предварительно ищу по шкафам и под кроватями. Найдя, уговариваю, а не уговорив, вытаскиваю из закутка и тащу на процедуру. А что поделаешь? Медсестре ждать некогда. У нее таких еще не один десяток.

Сегодня сестра задерживается. А мне надо в магазин сбегать. Стрелка часов ползет к двум — перерыв скоро. Я решаю: «Была не была. Авось, успею».

— Ярошка, — предупреждаю сына, — придет медсестра, попроси, чтобы меня подождала. Я скоро.

— Я ей скажу, что никого дома нет, и не открою.

— А лучше, — пропускаю я мимо ушей угрозу, — будь мужчиной, не заставляй ждать женщину. Дел-то на минуту.

— Ага! На минуту! А потом не сядешь. Не открою! — кричит мне вслед Ярошка и захлопывает дверь.

Как ни тороплюсь, но «одна нога здесь — другая там» не получается. Везде очереди. Обратно почти бегу. Проскочив площадку первого этажа, отмечаю, что у незнакомой женщины, которая только что прошла мимо, в руках знакомый саквояж.

— Извините! — окликаю я ее. — Вы медсестра?

— Да. А вы папаша, наверное? — откликается она и, не дожидаясь ответа, продолжает: — Уж простите меня, что опоздала. Я сегодня вашу участковую подменяю. Заболела она. Надо и свой и ваш участок обежать.

— Ничего, ничего! Вы извините, — в свою очередь оправдываюсь я. — Магазин закрывается. Вот вас ждать заставил. Пойдемте.

— Куда? Я все уже сделала.

— Что сделали?

— Укол сделала.

— Укол?! — («Чудеса!» — думаю про себя) — И сын не убегал?

— Нет.

— И не прятался?

— Да что вы! Такой спокойный и славный мальчик. Говорю ему: «Ну, давай лечиться». А он только носом шмыгнул, штанишки снял и лег на кровать. Самостоятельный!

— Удивительно! Представляете, он всегда сильно боится. Я его на коленях держу. Вырывается — с трудом удерживаю.

— Никогда бы не подумала. Значит, без вас чувствует ответственность.

— Наверное, — соглашаюсь я. — Как-никак старшим дома остался.

— Старшим? — удивляется медсестра и останавливается в проеме подъездной двери. — А мне показалось, старший — другой.

— Как другой? Постойте, постойте! — вдруг доходит до меня. — Вы кому укол сделали?

— Этому, кудрявому. А что? — пугается сестра. — Надо было…

— Вот паршивец! — вырывается у меня. — Извините, у вас найдется время еще раз подняться к нам?

Сестра соглашается, и мы вместе торопимся наверх. Она объясняет:

— Представляете, звоню — открывают, вхожу, спрашиваю: «Кто больной?» А они стоят рядышком и смотрят на меня. Молчат. Спрашиваю старшего…

— Ярошку, — подсказываю я.

— Да. Он молчит. Спрашиваю младшего…

— Ромку? — уточняю я.

— Да. А он снял штанишки, и мы стали делать укол. Ну, мужички.

Вот и наша площадка. «Папа! Папа пришел!» — слышатся за дверью крики, дверь распахивается, и улыбки сползают с лиц сыновей.

— Проходите, — приглашаю я медсестру и спрашиваю: — Кому?

— Да вот этот удалец, — указывает она на Ромку. — Что же ты?

— Ну что, гаврики, случилось? Рассказывайте. Только честно, — предупреждаю я, видя, как у Ярошки сложились морщины на лбу. — И без рева. — У Ромки уже начинает морщиться нос.

Но без рева не удается. Оба плачут враз.

— Ну-ну, можете плакать, но рассказывайте. Кто первый? Роман?

— Я-я сказал Я-Ярохе, что он опя-ять будет ря-ряветь, а я-я опя-ять буду я-яго жале-еть.

— Так. А что ты сказал?

— А я сказал, что ему хорошо в углу сидеть и жалеть. Ему уколов не ставили, а если бы-ы, а если бы-ы, а если…

— Стоп! — приказываю я.

— А если бы самому поставили укол, то слабо.

— Так. Ну и как, слабо?

Ярослав судорожно сглатывает и смотрит в пол.

— Снимай штаны, — я хочу взять его на колени, но он отстраняется.

— Не надо. Я сам.

— Во как! Ну сам, так сам.

— Ярошка! И не больно совсем, — подбадривает брата Ромка. — Чик! И все. Как в мультике.

— Да ну тебя! — сердится Ярошка и не двигается с места.

— Ярослав, тете ждать некогда.

— А ты выйди. И Ромка пусть уйдет, — Ярошка косится на струйку, выпущенную тетей из шприца, и снова судорожно всхлипывает.