Олег Шатков - Ни-чё себе!

Затем я «разбирался». Что-то кричал, размахивал руками. Ярошка плакал, пробовал оправдываться, но а конце концов получил затрещину и был водворен туда, где сейчас находится.

Свежо. Остро пахнет гарью, но дым уже вытянуло. Я встаю и иду в ребячью комнату закрывать окно. Ромка, взобравшись на кровать, то притягивает, то отпускает привязанную к ее спинке нитку. На другом конце нитки пляшет воздушный шар — точная копия подаренного дедушке. На меня не взглянул. Ну и ладно. О недавнем переполохе напоминают лишь закопченный потолок над окном да обгоревшая по краям фотография на столе: молодая девушка в гимнастерке с лейтенантскими ромбиками, перетянутая портупеей, внимательно смотрит на меня. Мама. Прошла огонь и воду, а вот сегодня… внук постарался. Хорошо, что другие фотографии не догадался вытащить.

Я беру лежащий рядом альбом И листаю тяжелые страницы. Вот мама снимает пробу. Дымит полевая кухня. Рядом в напряженной позе усатый кашевар. Вот отец, молодой, красивый, в полушубке и кубанке, оперся на лафет тяжелого орудия. А вот он же среди солдат. Снова мама в обнимку с подругой под цветущей яблоней. На обратной стороне надпись: «Храни и помни. Май, 1943». Все, больше фотографий тех лет нет.

Я вынимаю их из уголков и вместе с обгоревшим снимком приставляю к высокому корешку альбома.

— И тетю Марусю, да, папа?

Вздрагиваю. Рядом стоит Ромка. Конечно! Как я забыл тетю Марусю, погибшую под Сталинградом. Нахожу ее маленькое, видно, из документа, фото. Со снимка старается смотреть серьезно — а не получается — очень похожая на маму девушка. Губы тех лет — сердечком, мелкие кудряшки.

— Что делать собираетесь? — в комнату входит Наташа, и мне только сейчас приходит в голову, что делать дальше.

— Тс-с, — прижимаю я палец к губам, иду на кухню и возвращаюсь с алюминиевой плошкой, в которой недавно так неудачно возжигал огонь Ярошка. Достаю из аптечки бутылочку.

— Можно?

Наташа пожимает плечами. Выливаю содержимое бутылочки в плошку и ставлю ее на стол перед фотографиями.

— Ярошка!..

Я направляюсь в спальню. Сын лежит на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Кладу руку на плечо — тело Ярошки напрягается.

— Пошли, пошли, сынок.

Он что-то бормочет, но подыматься не спешит.

— Ну, пошли! Давай скорее. Там папка такое придумал! — помогает мне Ромка.

Ярошка нехотя встает, и мы идем в комнату.

— Выключай свет, Ярослав!

Чиркает спичка, и над столом подымается невысокое желто-голубое пламя.

— Вечный огонь! — шепчет Ромка.

Прозрачные горячие огоньки прыгают по дну плошки, бросают пляшущие блики на фотографии, и, кажется, лица на них оживают: веки дрожат, губы шевелятся и улыбаются.

— Я знаю… — говорит Ромка.

Мы молчим.

— Папа, а когда у меня будут дети, огонь тоже будет гореть?

— Будет, Ярослав.

— А у меня?

— И у тебя будет, Роман.

— Будет, — треплет Наташа волосы сыновей. — Обязательно будет!..

Пляшет огонь. Колеблются на стене в такт трепету пламени наши слившиеся тени, и облетает в его отблеске ярко-красную бесконечность большого шара белый голубь.

Ярошке было лет шесть, когда он как-то летом, оставив все свои ребячьи радости, начал с утра уходить во двор и сосредоточенно лазать на коленках в самых дальних углах его. Сын явно что-то разыскивал. Затем дома стали обнаруживаться баночки, коробочки и прочие емкости с шестиногими обитателями дворовых палисадников.

— Что это такое, Ярослав? — спросил я, роясь в один из дней на полке и наткнувшись в который раз на выставленные напоказ разнокалиберные посудины.

— Гербарий! — Ярошка явно не замечал моего раздражения.

— Во-первых, не гербарий, а коллекция, во-вторых, у тебя не коллекция, а сплошное безобразие. Ты посмотри, на кого они у тебя похожи! — я сунул сыну под нос коробку.

На дне ее грудились вперемежку скрюченные сухие тельца, поломанные крылышки, ножки.

— Подумаешь. Да этих божьих коровок и кузнечиков полный двор. Я их каждый день сколько хочешь ловить могу. А «пожарников» вон там, около гаражей, навалом. Их мальчишки землей заваливают, а они лезут и лезут.

— Живодеры твои мальчишки, да и ты недалеко ушел от них, — рассердилась Наташа, занявшаяся содержимым коробок.

— Я не сказал, что я заваливал, — обиделся Ярошка.

— Ярошка, а помнишь, когда новый песок в песочницу привезли… — встрял в разговор Ромка.

— Что помнишь, что помнишь! Ябеда, — Ярошка схватил первую попавшую книжку и огрел ею брата по спине. — Тогда уж и про себя скажи.

— А что про себя?

— Жука кто раздавил вчера, а?!

— Я, — Ромка удивленно захлопал глазами. — Так ты же сам сказал, что он вредный, кусается.

— Понятно, — я открыл балконную дверь. — Жуки мои сыновья еще те. Природу охранять надо, а вы!

— Ага, — хлюпая носом и наблюдая, как я вытряхиваю содержимое баночек и коробочек в палисадник, возразил Ярошка. — Зачем тогда рыб ловят? В музее тогда почему такой герб… коллекция? Там столько их!

— Так там их изучают, новое узнают!

— Давай и мы тоже новое узнавать будем, — оживился Ярослав. — Давай будем колл…

— Ну уж нет, — прервала сына Наташа. — Это еще мне не хватало. Третьего дня кузнечик всю ночь трещал. Ты принес?

Ярошка молчал.

— Вчера чуть на гусеницу не села! Ну уж нет.

Ярошкино предложение тоже застало меня врасплох. Перспектива овладевания сачками, морилками и прочими энтомологическими принадлежностями меня совсем не радовала, и потому я предпринял попытку доказать сыну нелепость его просьбы. Но Ярошка только сопел и смотрел в сторону.

— В общем, никаких герба… никаких коллекций! — исчерпал я все аргументы, на что Наташа только вздохнула.

Я и сам чувствовал слабость моего последнего довода. Мы хорошо знали нашего сына. Доказывать ему нужно было по-иному.

А беседа наша привела Ярошку, как я понял, только к одной мысли: коробочки не следует расставлять на виду — их надо припрятывать.

Лишь поздней осенью мы с Наташей облегченно вздохнули. С каждой уборкой квартиры все реже и реже попадались тайнички с Ярошкиными коробочками. Вскоре мы вспоминали летнее увлечение сына, как досадный эпизод, вылившийся, правда, в поучительную и полезную заинтересованность сына книжками. То, что эти книжки преимущественно касались насекомых, нас уже не беспокоило…

— Чтение — это совсем другое дело, — говорит удовлетворенно вполголоса Наташа, прикрывая дверь комнаты, где Ярошка просиживает над картинками третьего тома энциклопедии «Жизнь животных».