Владимир Плющев - Владукас

— Ну, будет, сынок… Перестань. Папка отомстит за нас…

В коридоре послышались шаги, раздались голоса, загремели засовы на дверях каталажки. Я брякнулся спиной на топчан и закрыл глаза, опять притворился мертвым. Дверь открылась. Кто-то вошел. Кто-то заговорил очень знакомым голосам. Кто-то выгнал охранника из каталажки, приказав ему закрыть за собой дверь. Этот «кто-то» мне очень понравился. Меня терзало невыносимое любопытство поглядеть хотя бы вполглаза, что здесь происходит, но я не решался это сделать, чувствуя рядом с собой присутствие чужого человека.

— Привет от козы Зюли! — тихим голосом сказал этот человек, и эти слова словно шилом укололи меня — я широко раскрыл сразу оба глаза.

Раздался тихий смех. Передо мной стоял доктор Гирдвайнис, лечивший меня от эпилепсии. Он смотрел на меня и улыбался.

— Так вот, значит, как лечится черная немочь — приветами от козы Зюли! — произнес он. — Не знал. Да и вся мировая медицина не знает таких методов лечения этой никем еще не разгаданной болезни.

Бросив беспокойный взгляд на закрытую дверь, он вдруг заговорил полушепотом, бистро и горячо:

— Простите меня за шутку. Теперь о деле… Партизанский отряд из русских военнопленных разгромлен, дорогие товарищи. Кто-то предал его, но предатель пока не известен. Ваш друг Николай Власов, раненый летчик, которого прошлым летом вы выхаживали, в последнем бою был снова тяжело ранен, и его в бессознательном состоянии захватили немцы. Много партизан погибло. А те, кто остался в живых, не могли выйти с вами на связь, потому что полиция установила негласный надзор над всеми домами, где живут русские батраки, в том числе и над вашим. Но арестовали вас, очевидно, без всяких улик, по доносу учительницы Габриолайтите. Что ее толкнуло на это, неизвестно. Так что не исключена возможность, что вас после допросов могут отпустить, если, конечно, не будет предательства и вы сами ни в чем не сознаетесь. Поэтому будьте осторожны: вами заинтересовалось немецкое гестапо, и завтра вас, по всей вероятности, отвезут в Шяуляй. В общем, дела плохие, Прасковья Ивановна, — заключил Гирдвайнис и, оглянувшись опять на дверь, упавшим голосом добавил: — Оставшиеся в живых русские партизаны блокированы от местного населения. У них нет теперь никакой связи с Шяуляйским подпольем, и они не могут соединиться с литовским партизанским отрядом «Кестусис».

Эти слова доктора застигли маму врасплох. Она не знала, верить им или нет. Вспомнился ей разговор с паном Йонасом: «Доктор Гирдвайнис, — говорил он, — самый богатый помещик в нашей волости: имеет 500 гектаров земли, около сотни лошадей, столько же коров и столько же батраков, а работает простым доктором в Шаукенай. Это очень странный человек. В народе говорят, что он был лучшим другом самого Болесловаса Пилюнаса, председателя первого в Литве ревкома, потом предал его…» «Значит, он опытный предатель, и об этом все знают, — подумала мама, и снова у нее возник недоуменный вопрос: — Тогда откуда же ему известен партизанский пароль: «Привет от козы Зюли!»? Неужели гестаповцы все уже разнюхали?..»

Вспомнился ей разговор и с командиром партизанского отряда, когда тот сказал, что в Шаукенайской больнице у них есть свой человек, но не назвал его. «Кто же вы, доктор Гирдвайнис? «Свой» или враг?».

— А у вас есть связь с русскими партизанами? — наконец, набравшись смелости, прошептала мама пересохшими от волнения губами.

— Да, я с ними имею возможность встретиться, — так же тихо ответил Гирдвайнис, — но ничем не могу помочь им. Они или не доверяют мне подпольные явки в Шяуляе или им самим ничего не известно, а Николай Власов, который был у них связным разведчиком, сейчас в руках гестапо, как я вам уже говорил. Оставшиеся в живых партизаны попросили меня, чтобы я связался с вами, но мне не предоставлялось удобного случая. Они дали мне для связи с вами пароль: «Привет от козы Зюли». Больше я ничего не знаю.

Мама колебалась. У нее была шифровка, которую она должна была передать русским партизанам от шяуляйского подполья. В шифровке говорилось, когда, где, через кого и на каких условиях могут объединиться партизанские отряды. Шифровка представляла собой небольшой клочок бумаги, на котором карандашом были набросаны строки сплошных цифр. Небольшой клочок, а в нем судьба многих русских партизан, оставшихся в живых после разгрома! Мама не знала, что делать. Сомнения и нерешительность одолевали ее. Но в конце концов она поняла, что у нее осталась единственная возможность помочь уцелевшим партизанам и тем самым до конца выполнить их последнее задание и свой долг, если, конечно, Гирдвайнис — не провокатор. Но если провокатор, он настолько много знает, что, получив от него сведения, немцы все равно нас расстреляют. А шифрованный лист они не смогут разобрать, — решила мама и, словно бросаясь в пропасть, спросила Гирдвайниса:

— А вы не смогли бы передать русским партизанам небольшую записочку?

— Да, конечно, могу, — ответил доктор.

— Ну, тогда прошу вас, мужчины, на минутку отвернитесь от меня.

Поняв в чем дело, я повернулся на топчане носом к стенке, а доктор отошел к двери и встал к нам спиной, прислушиваясь, не стоит ли кто под дверями. Мама быстро достала шифровку и отдала Гирдвайнису, который тут же засунул ее в карман.

(Много лет спустя я узнал, что в партизанском отряде «Кестусис», кроме литовцев, числились: К. Воробьев, Т. Криволап, Л. Захаров, И. Блащук, И. Шинкоренко, В. Кондрашов, П. Домейко, А. Рыжаков, С. Молчанов, М. Назаров и другие. Многие из них, в том числе и дядя Костя Воробьев, были из русского партизанского отряда, которые, благодаря шифровке, переданной мамой, соединились с литовским партизанским отрядом.)

Гирдвайнис побыл с нами еще немного, дал несколько советов, как вести себя на допросах: притворяться мертвым перед опытными гестаповцами категорически не рекомендовал. На прощанье он заверил, что полицейские бить нас больше не будут, и ушел.

За окном уже сгущались сумерки, потом стало совсем темно. Наступила ночь. Я заснул. Мне приснился доктор Гирдвайнис. «Это у тебя черная немочь, мальчик? — спросил он, рыча по-звериному. — Показывай, где она? Все равно я теперь про тебя все знаю…» И скрюченными длинными пальцами схватил меня за горло. Я с криком проснулся. Мама с тревожным беспокойством приложила к моему лбу тыльную сторону ладони: «Не заболел ли? Нет, голова не горячая». Теперь я до самого утра не смог заснуть. А утром с грохотом растворилась дверь каталажки, и нас с мамой вывели на улицу, посадили на подводу и повезли в Шяуляйскую каторжную тюрьму. Как и обещал Гирдвайнис, полицейские к нам больше и пальцем не притронулись, повезли даже несвязанных. Сопровождали нас двое охранников, один из которых был конный.