Анна Зенькова - С горячим приветом от Фёклы [litres]

– Ты голодный? – закудахтала она.

– Нормальный, – сказал я басом.

– Понятно. – Она зашуршала пакетами и вытащила батончик. – Вот, возьми.

Я как-то сразу понял, что спорить с Маечкой, как и с голодом, – себе дороже. Взял и откусил сразу половину.

«М-м-м, с орехами. Вкусный!»

– Шпашибо, – сказал я с набитым ртом.

Маечка прямо засияла:

– У меня еще йогурт есть. Будешь?

– Шпашибо. – Я уже жевал вторую половину батончика. – Не надо.

Она пожала плечами и отвернулась к окну.

«Неужели обиделась?»

Вот с этими женщинами – всегда так. Одно неловкое движение – и сразу пуля в лоб. Прямо как на войне.

Я достал из сумки воду и протянул Майке. Подумал, вдруг она смягчится.

– Хочешь?

«Ну вообще, дурак. Зачем ей эта вода!»

Но она взяла. Отпила глоточек и потом еще горлышко ладонью вытерла.

«Культурная!»

– Спасибо, – сказала Маечка и вдруг посмотрела на меня, как сумасшедшая. Вроде и с улыбкой. Но такой, полной слез.

– У тебя кто-то умер, да? – спросила она.

– Да, – сказал я. – Фёкла.

И даже не задохнулся. Просто не успел.

А Маечка еще шире улыбнулась. Так, что у нее даже лицо задрожало:

– А кто это – Фёкла? Бабушка?

– Фёкла – это Фёкла, – сказал я. Думал, она сейчас полезет с расспросами. Но Маечка только кивнула.

А я подумал: «Не больно-то и хотелось!»

Мы какое-то время просидели молча. Я чувствовал, как подо мной дрожат колеса автобуса. И слышал, как такие же, только поменьше, крутятся у меня в голове: «Тых-тых-тых, жих-жих-жих». Это у меня так обычно мысли крутятся.

Ну или так: «Бз-з-з-з, бз-з-з-з, бз-з-з-з».

Это когда они меня сверлят.

У Маечки там, наверное, тоже что-то свое крутилось. Потому что она всё время моргала, словно переключала у себя в голове какие-то кадры.

Потом вдруг сказала:

– У меня тоже мама умерла.

Ровным таким голосом. Вообще без всяких ударений. Как будто просто снова моргнула.

У меня вдруг дико зачесались глаза. Так, что я ее уже даже не видел. Просто слышал, как она говорит:

– Давно, от наркотиков. Мы тогда в притоне жили.

Я еще раз моргнул, и Майкино лицо снова прояснилось. Она всё еще улыбалась, только теперь по-настоящему, без слез.

– А я с собой виолончель взяла. Мне каждый день по два часа заниматься надо.

«Ничего себе! Как она это сделала?! Просто сморгнула маму вместе с притоном. Переключила на виолончель».

Нет, ну круто же! Я ей даже позавидовал. Подумал, что, если когда-нибудь научусь вот так переключать Фёклу, тоже на чём-нибудь заиграю. Ну или английский выучу. Пока мне, понятно, даже алфавит не светит. Но Маечка же сказала «это давно было». Может, она тоже не сразу научилась?

– А ты на чём-нибудь играешь? – Майка потерла глаза.

Я покачал головой и сказал:

– Если только на Фёклиных чувствах. Она говорила, что я – великий манипулятор. И по мне якобы сцена плачет.

Маечка засмеялась. И я тоже улыбнулся. Мне вдруг стало так легко с ней, словно я какое-то крылатое насекомое. Ну или просто в космосе.

Она подышала на стекло и стала задумчиво рисовать человечка. Голова, туловище, ноги. Я потянулся и одним махом изобразил ему волосы. А Маечка еще цветочек пририсовала. Ну ясное дело! Куда в этой жизни без цветочков?!

– У нас в лагере концерт будет. Приходи! – сказала она и неожиданно покраснела. – Если хочешь, конечно.

«Еще как хочу! И концерт, и цветочки. Я на всё согласен. Лишь бы только она меня не сморгнула».

– Конечно! – сказал я. – Приду обязательно.

И она сразу вспыхнула, как какой-то ночник. Словно ее там изнутри за веревочку дернули. Я сначала глазам своим не поверил, а потом понял – это не Маечка. Это за ее головой на небе вспыхнуло солнце.

Я вытаращился в окно. Честно, я вообще чуть не прыгнул туда от радости. Ну наконец-то, солнце появилось!

– Скоро лето вернется, – сказала Маечка.

– Да, – кивнул я и даже немного в это поверил.

В лагерь мы приехали прямо к обеду. Я это определил по фантастическому запаху котлет, прорвавшемуся к нам в автобус.

А может, всё-таки чебуреков? В любом случае, пахло чем-то невозможно вкусным. Или это просто я был таким голодным?

– Ребята, выходим! – скомандовала Ада Семёновна, как только автобус остановился. Все прямо с ума посходили. Высыпали из автобуса, как мыши. А я, как удав, выполз последним. И тут же увидел Майку. Она волокла на себе какую-то несуразную бандуру.

«Ну вообще, додумалась!»

Я, конечно, двинул к ней, чтобы помочь, но тут меня Яшка окликнул:

– Эй, бешеный, ты куда почесал? Нам сказали здесь собираться.

«Еще, главное, кто из нас бешеный? Орет, будто его режут!»

Я махнул ему рукой и пошел к Майке. Ну не ждать же, пока ее раздавит!

– Давай помогу! – говорю. А она такая:

– Спасибо, я сама!

И как вцепилась в эту грушу – не отодрать.

Оказывается, это самое ценное из того, что у нее вообще в жизни есть. Виолончелью называется.

Я сказал:

– Не волнуйся, я твою виолончель даже пальцем не трону.

А сам взял двумя руками и понес, шатаясь. Как она ее вообще с места сдвинула – такую тяжесть?

Тут на нас какая-то тетка налетела. И такая:

– Вы с какого отряда? С третьего?

Я из-за этой виолончели даже говорить толком не мог. Так, прохрипел:

– Мы-хр не хр-знаем.

– Не поняла? – Тетка тут же скисла, как огурец. – А по-русски можно?

– Мы только приехали, – перевела Майка. – Вон наш автобус.

Кислая тетка брезгливо сморщилась. Будто сама себя укусила.

– Вы детдом?

Маечка даже в размерах уменьшилась – так сжалась. А я посмотрел на тетку и сказал:

– Мы вспомогательное учреждение для детей-сирот и оставшихся без попечения родителей.

Это я у Томочки в кабинете вычитал, когда она меня оформляла. Но тетка, судя по всему, не почувствовала разницы:

– Ну так и не крутитесь под ногами, раз вы вспомогательное учреждение. У нас тут и своих, не вспомогательных, вон сколько. Их в первую очередь расселить надо.

И пошла, главное. Ни здрасьте, ни до свидания.

– Здесь все такие добрые? – спросил я, глядя ей вслед.

Майка равнодушно пожала плечами. Я так понял, она не из тех, кто долго печалится о прошлом.

– Здесь, как и везде, – все разные. Ты потом привыкнешь.

«Надеюсь, что нет», – подумал я и потащил Майку вместе с виолончелью к нашим.

– Ну где вы ходите? – зашипел на меня Гнусик. – Ада Семёновна уже в панике.

Вообще-то Ада Семёновна преспокойно стояла в сторонке, разговаривая с какой-то теткой, и даже близко не напоминала паникующую. Но с Гнусиком в такой ситуации лучше не спорить. Потому что, когда он в панике, ему кажется, что все вокруг – такие же. И если ему не подыграть, он начнет паниковать еще больше.

Я прямо растерялся. Сказал:

– А!

И вот, пожалуйста. Началось.