Тодд Хазак-Лоуи - Где-то в мире есть солнце. Свидетельство о Холокосте

— Павел! — позвал я.

— Привет, Миша! — Он помахал мне.

Я хотел к нему подойти, но мама потянула меня за руку.

— Здесь негде сесть. Пошли дальше, — сказала она.

Мариэтта прошла вперед по узкому коридору и открыла вторую дверь. Похоже на первую комнату — и размер такой же, и людей столько же. Мне показалось, я увидел кого-то знакомого, но тут мама попросила:

— Миша, проверь третью комнату.

Я прошел с десяток шагов, эхо гулко раскатилось по коридору, отскакивая от деревянного пола и голых стен. Подойдя к двери, я на миг остановился. Внутри как-то слишком тихо. Я повернул ручку и заглянул. Две молодые женщины и мальчик, примерно вдвое младше меня, вот и все.

— Почти пусто, — сказал я маме и Мариэтте.

Они подошли, и мы вместе шагнули в комнату и сели на пол в дальнем углу. Я не мог понять, удачное мы нашли себе место или нет, и хотел спросить маму, но пригляделся к ней и передумал. Глаза ее по-прежнему широко распахнуты, а все лицо застыло и казалось стеклянным — словно оно разобьется, если хоть что-то у нас пойдет не так.

— Я попросила господина Спира, — заговорила мама, когда мы уселись (она все еще сжимала в руке ту записку), — попросила помочь…

— Господина Спира? — переспросил я.

— Моего начальника, — пояснила мама.

Я хотел взять записку, но мама быстро ее спрятала.

— И что он сделал? — спросила Мариэтта.

Дверь отворилась. Мама дернула головой так, словно в той стороне выстрелили из ружья, но это всего лишь две женщины примерно ее возраста и с ними девочка.

— Господин Спир, — повторила Мариэтта. — Что он сделал?

— Он… — мама закрыла глаза и глубоко вздохнула, — ушел. На какое-то время. А я… я сидела там и волновалась за вас обоих. — Она чуть ли не засмеялась. — Волновалась, что поезд придет без меня… а когда я вернусь…

— Вот видишь, — сказал я Мариэтте, но она только мотнула головой.

— Потом он возвратился. С офицером СС. Я и раньше видела этого офицера: волосы светлые, как у ребенка, и совсем молоденький. Он иногда заглядывает в мастерскую поговорить с господином Спиром. Больше ни с кем не говорил. Но сегодня он сразу подошел ко мне. Господин Спир следовал за ним. «Герр Рихтер, — сказал господин Спир, — вам ведь понравились плюшевые мишки, которых мы шьем?» Рихтер не ответил. Встал передо мной и скрестил руки на груди. «Две недели назад вы удвоили заказ. Сказали, к Рождеству. Помните? Вот таких мишек». Он показал ему одного из мишек, которых я шила.

— А какие они? — спросил я.

— Миша! — взвыла Мариэтта. — Какая тебе разница?

— Маленькие светло-коричневые медведики, — ответила мама. — Пушистые, конечно же. С симпатичным круглым животиком. Черные пластмассовые глаза, черный нос. Маленький черный ротик — как будто улыбается. Во всяком случае, мне так кажется. И каждому я шью маленькую фланелевую рубашку с пуговицей у горла.

Мы все дружно дернулись на звук открывающейся двери. Вошла женщина с мальчиком лет четырех.

— Господин Спир передал Рихтеру медвежонка, — продолжала мама. — Я закончила его вчера утром, как раз перед тем, как объявили транспорт. Наверное, это мой самый удачный мишка.

— В каком смысле? — спросил я.

Мама покачала головой и уставилась себе в колени.

— Трудно объяснить. Иногда… иногда плюшевые мишки — с другими игрушками, которые я делаю, такого не бывает… а мишки иногда почти оживают, и я это чувствую. Или не совсем так, но я чувствую, как этого мишку полюбит какая-нибудь маленькая девочка или маленький мальчик. Мариэтта, помнишь куклу, которая была у тебя в детстве?

— Александру? — тихо откликнулась Мариэтта и в кои-то веки улыбнулась.

— Ты очень ее любила, — сказала мама.

— Я могла часами напролет ее причесывать.

— Вот о чем я думаю иногда, когда шью плюшевого медведя. Что скоро с ним будет разговаривать какой-то малыш, будет класть его себе на подушку перед сном. Будет его любить.

— Малыш, чей папа — наци, — вставила Мариэтта.

Мама кивнула слегка, потерла глаза.

Снизу донесся шум. Кажется, залаяли собаки. Или это были крики? Шум проник сквозь пол прямо в мое тело, я подскочил, словно в меня угодил электрический разряд. Отошел к стене с двумя крошечными окнами, но когда я привстал на цыпочки и выглянул в окно, то ничего не увидел. Окно выходило не в ту сторону, видно было только пустую улицу. Сколько-то света еще оставалось, но я понимал, что скоро он угаснет.

— Миша! — позвала мама.

Я вернулся к ней и сел.

— И что Рихтер сделал с мишкой? — спросила Мариэтта.

— Взял его. Сжал довольно сильно. Перевернул, осмотрел со всех сторон, словно это не медведик, а радиопередатчик или винтовка, — эсэсовцы всегда так делают. — Мама поменяла положение ног. — Потом кивнул и оглядел меня сверху донизу — я, само собой, опустила голову, уставилась в пол. Но я слышала, как господин Спир сказал: «Эта вот женщина, она сделала плюшевого мишку. Она шьет их всех. А теперь ее отправляют со следующим транспортом».

— Я думал, ты и фальшивые цветы делаешь, — заметил я.

— Искусственные цветы, Миша, — поправила меня мама. — Да, их я тоже делаю. Вернее, делала раньше. В последнее время — одних только плюшевых мишек, изо дня в день.

— И что было дальше? — не выдержала Мариэтта.

— Наконец Рихтер заговорил. «Других нет, только она?» — спросил он господина Спира. «Иногда ей кто-нибудь помогает, но по большей части она работает одна, — сказал ему господин Спир. — И она лучшая. Никто не сравнится с ней».

— Это правда? — спросил я. — Ты лучшая?

— Я неплохо справляюсь, — ответила мама и даже чуть улыбнулась. — Но этот Рихтер, он стоял, держал в руках медвежонка и молчал.

— Наци с плюшевым мишкой, — покачала головой Мариэтта.

— Тогда господин Спир сказал: «Если ее отправят, мы не сможем выполнить ваш заказ, во всяком случае, не сможем пошить мишек, которых вы хотели бы подарить своим дочкам».

— А дальше? — снова спросила Мариэтта.

Но мама умолкла, потому что снизу опять донесся шум, и на этот раз он был громче. Крики, вопли, собачий лай. И что-то еще, что пока не удавалось распознать, но от этого пол завибрировал. Может быть, это полторы тысячи напуганных, несчастных людей поднялись и двинулись к вагонам. Мама схватила меня за руку, и я не стал вырываться, наоборот, сам крепче сжал ее руку. Я закрыл глаза и дожидался, пока перестанет дрожать пол.

— Что было дальше? — повторила Мариэтта несколько минут спустя.

— Дальше? Ну, Рихтер постоял с минуту молча. — Мама с трудом сглотнула, грудь ее приподнялась. — Я старалась не шевелиться, потому что понимала: что бы я ни сказала, что бы ни сделала, скорее всего, его это обозлит. Я сидела опустив голову, только украдкой поглядывала на него — надеялась, что не заметит. Наконец, обращаясь не ко мне, а к господину Спиру, он произнес: «Ладно».