Тодд Хазак-Лоуи - Где-то в мире есть солнце. Свидетельство о Холокосте

Мы проделываем это раз за разом — бегаем от поезда в пекарню и обратно, таскаем воду. Глупо, конечно, что много воды по дороге выплескивается, зато это дает нам повод каждые несколько минут удирать от поезда. Когда мы бежим обратно в пекарню, я говорю себе, что уже знаю, как они выглядят, и нечего столбенеть каждый раз, когда мы возвращаемся. Но не помогает. Особенно когда я вижу их кожу, это самое ужасное.

Все они покрыты болячками, какими-то мелкими жучками, ярко-красными ссадинами и ранами, из которых сочится гной.

И эти лысые головы и странные глаза: не поймешь, где мужчина, где женщина, кто подросток, а кто взрослый. Так что хорошо, что можно каждые несколько минут от них убегать. И я думаю, Томми чувствует то же самое, хотя с тех пор, как все это началось, мы с ним почти не разговаривали.

А еще запах, который застрял в ноздрях. Я не сразу сообразил, на что эта вонь похожа. Потом вдруг припомнил: однажды летом у нас испортился холодильник. От этих людей пахнет гниющим мясом.

Когда мы примерно в десятый раз притащили воду, я заметил, что некоторых людей, кого вынесли на носилках, потом свалили в кучу у дальнего конца поезда. В такую кучу, куда живого человека никто бы не положил.

Очередная кастрюля опустела, и мы собирались вернуться в пекарню. Вдруг мне послышалось, что сзади кто-то произнес мое имя. Я обернулся. Прямо на меня глядит еще один человек маленького роста, точнее, скелет.

— Миша. — Почти вопрос.

— Ага, — сказал я, стараясь не таращиться на красные пятна, усеивающие скальп этого человека.

— Миша. — Костлявая рука потянулась к голове, и я подумал, лучше смотреть на локоть, не на скальп, но уж очень острым оказался этот локоть.

— Да-да, — сказал я, заставляя себя смотреть тому человеку в глаза. Я все еще не понимаю, мальчик это или девочка, но это не взрослый точно. Глаза двигаются странно, словно человек разучился фокусировать взгляд.

— Инка, — сказало это существо. — Я Инка.

Я обернулся к Томми, словно ожидая от него помощи.

— Я Инка.

Я посмотрел себе под ноги и мысленно повторил имя: Инка. Меня пробила дрожь. Посмотрел на Инку. Мне показалось, она пытается улыбнуться, но ей подчиняется только половина лица.

И тут к нам подошел Кикина с кастрюлей поменьше.

— Эй! — сказал он мне.

Я что-то простонал в ответ.

— По-моему, хватит таскать им воду. Этим людям нужно поесть.

Я не отвечал. Я смотрел на Инку, пытался отыскать Инку.

— Сколько хлеба найдется в пекарне, Миша? Постой, а если они не смогут жевать? Как ты думаешь?

Я не мог ее отыскать.

— Ну же, Миша! Что нам делать?

— Это Инка, — сказал я ему наконец, и мой голос сорвался. — Помнишь?

Она сжала губы, из длинной трещины в верхней губе проступила кровь.

— Инка. С красивыми рыжими волосами. Красивая Инка. Помнишь?

Господин Хертц ждал нас в пекарне.

— Вы что делать? — сердито обратился он к нам на своем странном датско-чешско-немецком. — Взять мешок. Идти Гамбургский корпус, подпол. Низ, подвал. Картошка. Носить много картошка.

— Картошку? — переспросил Томми.

— Да. Быстро! Идти!

Не сразу, но мы отыскали это сырое овощехранилище, заставленное огромными ящиками с картошкой. Кое-что сгнило, но по большей части она была нормальная. Мы навалили штук по сорок в мешки, которые принесли с собой, и побежали обратно в пекарню.

Там уже работало пятеро. Один из них был господин Вольф, главный пекарь. Остальных я не знал.

— Ножи! — сказал Вольф нам троим. — Чистить, быстро.

Мы принялись чистить. Потом Вольф выдал мне плоскую металлическую штуковину с отверстиями.

— Ты, ты!

Он взял картофелину и провел по этой штуковине взад-вперед. Снизу потянулась тонкая картофельная стружка.

— Надо натереть? — догадался я.

— Да, да. Тереть, ты, — сказал Вольф. — Потом, — он указал на огромную кастрюлю с водой, уже гревшуюся на газовой конфорке, — вон туда. Понял?

Следующий час мы чистили картошку, терли ее, варили, мяли пюре. Когда картошка кончилась, мы схватили мешки, побежали в Гамбургский корпус и принесли еще. Когда мы заканчивали готовить порцию пюре и добавляли чуточку муки, Вольф и Хертц брали металлический поднос, размазывали по нему пюре тонким слоем и совали в духовку.

— Для чего запекать картофельное пюре? — спросил Кикина. — Почему не раздать им хлеб?

— Слишком твердо, — ответил Хертц, тыча пальцем себе в рот. — Они нет… совсем нет…

— Зубов?

— Да! Нет зубов. — Хертц покачал головой, бормоча себе под нос: — Нет зубов.

Первые запеканки готовы. Мы составили подносы в тележку, накрыли мешками и собрались катить тележку втроем.

— Погоди! — сказал господин Хертц и вручил Кикине длинный нож. — Резать одинаковые куски. Одинаковые. Совсем. Аккуратно, очень аккуратно.

Мы покатили тележку по гетто и поняли, что не знаем, в какую сторону ехать. Потом Томми сказал:

— Вон туда.

На траве по пути к бастиону мы обнаружили группу человек в тридцать. Подъехали к ним с тележкой. Я старался не смотреть, особенно на того, который дрожал всем телом, будто на морозе градусов десять.

— Что делать будем? — шепнул Томми.

— Мы привезли картошку! — объявил я. — Запеканку!

Некоторые, кажется, не услышали, но многие заволновались, а примерно половина поднялась на ноги и устремилась к нам. Они говорили на языках, которых я не понимал. Столпились вокруг тележки, толкая друг друга, чуть не перевернули тележку.

— Назад! — вскрикнул Кикина и даже ножом замахнулся.

Несколько человек отступило, но один очень высокий человек поднял в ответ кулак, дрожавший так сильно, что я потянулся остановить его.

— Сядьте! — скомандовал Кикина. — Всем хватит.

Почти все остались стоять. Кикина принялся резать.

— Миша! — окликнул он меня шепотом. — Следи, чтоб были одинакового размера. А то еще нападут на нас или друг на друга, если кому-то достанется меньше.

Кикина резал, а Томми и я раздавали куски.

Получив свой кусок, люди не двигались с места. Они оставались стоять или садились прямо там же, одни жевали быстро, другие очень, очень медленно. И многие при этом издавали такой жуткий звук, то ли стон, то ли вой.

Когда каждый получил свою порцию, мы покатили тележку дальше, к группе, сидевшей на траве примерно в шестидесяти метрах от этой. Тут я спохватился, что с нами нет Томми. Обернулся и увидел его в первой группе людей. Он сидел на земле рядом — с женщиной, мне показалось. Она лежала на боку, лысая голова почти не видна в траве. Томми держал ее кусок запеканки, ломал его на мелкие кусочки и совал ей в рот, выжидая секунд десять после каждого кусочка.

В следующий раз, прикатив картофельную запеканку, я разглядел в стороне Мариэтту, она перебегала от группы к группе. Когда мы подъехали ближе, стало видно, что она сильно расстроена. Лицо у нее было красное, она неистово размахивала руками. Оставив тележку на Томми и Кикину, я поспешил к сестре.