Тодд Хазак-Лоуи - Где-то в мире есть солнце. Свидетельство о Холокосте

— Потому, — сказала она, складывая юбку и убирая ее на полку. — Я тебе уже десять раз объясняла. Нора говорит, что немецкие солдаты, когда отступали и проходили мимо Терезина, стреляли в лагерь. Просто так. А значит, если у тебя нет сегодня работы, ты посидишь здесь. И не спорь, Миша. Ты посидишь здесь.

«Здесь» — то есть в Гамбургском корпусе, куда нас засунули, высвобождая Дрезденский. Половина Терезина теперь в карантине. Все больше людей прибывает с востока, почти каждый день. Еще несколько недель назад Терезин казался заброшенным, но теперь уже нет. И многие из прибывших больны тифом — кто-то мне объяснил, вот почему у них красные пятна. И высокая температура, и прочие симптомы. Наци боятся тифа. Никто, насколько я знаю, уже давно тут не видел ни эсэсовца, ни даже рядового немецкого солдата. Некоторые говорят, что они ушли совсем.

— В колоде не хватает двух восьмерок, пятерки, десятки и дамы бубей. Какой смысл играть?

Мама не обращает внимания на мое ворчание.

— А почему ты Мариэтту не заставляешь сидеть тут? Где она?

— Она в корпусе F с друзьями. И она мне обещала не выходить на улицу.

Конечно, Мариэтте мама разрешает поступать как вздумается. Через несколько дней после того, как стали появляться люди с востока, сестра отыскала наконец человека, узнавшего фамилию Густава. Но этот человек только головой покачал, вот и все. Это мне мама потом рассказала, а Мариэтту я, пожалуй, расспрашивать не решусь.

— Лучше скажи мне, как поживает Кикина.

— Откуда я знаю? — Я снова перебрал карты в надежде, что ошибся насчет недостающих. — Знаю только, что он в лазарете, а чем болен — неизвестно. Главное, что не тифом.

Мама достала из кармана платья клочок бумаги.

— Вы, мальчики, просто подвиг совершили. Таскать картошку с рассвета до заката неделю напролет!

Она нашарила под нарами картонную коробочку, приоткрыла ее и спрятала туда бумажку.

— Что там у тебя? — спросил я.

— Так, всякие мелочи.

— Какие мелочи? — Я встал и подошел к ней.

Коробка была до половины заполнена бумажками.

— Что это?

— Сколько жизней ты спас, Миша! Вы, мальчики, настоящие герои. Но я рада, что ты не заразился тем, что подхватил бедный Кикина. Слава богу, теперь тут Красный Крест.

Я вынул несколько бумажек из коробки.

— Аккуратнее с ними! — попросила мама.

Продуктовая карточка, назначение на работу, маленький рисунок — кто-то что-то делает на кухне.

— Всё, хватит! — Мама забрала у меня бумажки, вернула в коробку и задвинула ее под кровать.

— Зачем ты собираешь эту ерунду?

Мама не ответила, только улыбнулась и принялась ерошить мне волосы. Я собирался ей сказать, чтобы она перестала, но тут кое-что вспомнил — бумажки напомнили.

— Знаешь, сегодня, когда мы с Томми проходили мимо Q414, оттуда шел дым и клочья бумаги летали в воздухе…

— Вам к этому зданию и близко подходить нельзя, и ты это прекрасно знаешь.

— А что такого? Эсэсовцы, говорят, уже ушли. Ты же сама только что сказала, что здесь теперь Красный Крест.

— Да, но я не уверена, кто на самом деле сейчас руководит, и даже не знаю, кто ушел, а кто остался, — вздохнула мама. — Кое-кто говорит, что Рам все еще где-то здесь и его люди тоже…

— Ладно, я вот про что, — перебил я. — Несколько бумажных клочков упало возле нас, и мы их подобрали. На одном было написано, кажется, «Герман Лёве» и год — 1901. Еще месяц и число, но я не запомнил. Третье января, что ли. Дальше кусок обгорел, одна только дата уцелела — по-моему, семнадцатое октября 1943 года.

Мама отошла туда, где я сидел прежде, и взяла карты.

— Мы нашли несколько таких обгорелых бумажек с датами, — продолжал я. — Зачем они сжигают бумаги?

Мама принялась тасовать колоду и жестом подозвала меня к себе.

— Все это скоро кончится, — сказала она, — и тогда, — она начала сдавать карты, — их призовут к ответу, потому что…

Но тут в небе загудели самолеты. Я кинулся к окну посмотреть. Томми однажды мне объяснял, как выглядят самолеты союзников, но я все равно их не отличаю.

— Ну же, Миша, — сказала мама. — Давай сыграем.

Я все таращился в окно. Там проплывали серебристые самолеты в боевом порядке — не менее двадцати. Американские, решил я.

— Мама, мне до смерти надоели все игры, в какие мы играем. И сидеть взаперти до смерти надоело. Когда же это кончится?

— Ничего, — сказала мама. — Придумаем какую-нибудь новенькую игру, для которой нужно ровно сорок семь карт.

— Нет, — отвечаю я Томми. — На бастион не могу. Мама и так будет сердиться.

— Ладно, — говорит Томми и пинает мяч о соседнюю стену.

Мяч сдутый, но все-таки это мяч. Я нашел его в подвале нашего корпуса, где болтался после обеда, потому что больше нечем было заняться. Как только нашел, сразу побежал к Томми.

— Смотри, — сказал я. — Потренируемся бить пенальти. Ниже вот этой линии между окнами. Это будут ворота.

Какое-то время мы били по воротам, меняясь, пробуя варианты с вратарем и без. Не так весело, как настоящий футбол, но тоже ничего. Потом появилось несколько мальчиков немного старше нас. Они не говорили по-чешски, но не беда: мы быстро поняли друг друга и стали играть посреди улицы двое на двое.

Вдруг мы услышали шум. Крики доносились со стороны железной дороги. Слов не разобрать, но почему-то было понятно, что это не обычные крики, какие тут раздавались часто.

— Бежим, — сказал я Томми, и мы побежали.

Кричали все громче, и все больше людей бежало вместе с нами, в том числе прибывшие с востока — они были в мешковатых одеждах, босые, на бритых головах только начал отрастать пушок.

Я увидел впереди Мариэтту и во всю глотку проорал ее имя. Я ее уже несколько дней не видел. Она оглянулась, но не остановилась, так что я припустил еще быстрее, чтобы ее догнать.

— Эй! — сказал я, схватив ее за руку. Говорить я почти не мог, задыхался. — Что такое… куда все бегут?

Тут мы свернули за угол — и я увидел.

Большой, зеленый, с красной пятиконечной звездой возле пушки.

По Терезину катил советский танк.

— О-о!..

Мариэтта прижала меня к себе, лицом к груди, обхватила руками.

— Мы свободны, Миша, — громко выдохнула она мне в ухо. — Наконец-то свободны.

Из танка вылезли русские солдаты, толпа громко их приветствовала. Кто-то запел чешский гимн, десятки и десятки людей подхватили — и мы тоже. Солдаты улыбались, а когда кончился гимн, они запели что-то свое. Подъехало еще два танка, и вот уже солдаты раздают конфеты и сигареты. Толпа вокруг росла и росла, пение и ликование неслись уже отовсюду.

Ну вот, все кончено. Теперь все.

Несколько минут спустя, получив горсть конфет, я двинулся прочь. Я не задумывался, куда иду, — наверное, я и так это знал. Вот рельсы, а вот ворота — распахнутые настежь и неохраняемые.