Михаил Сухачёв - Там, за чертой блокады [litres]

Как назло, в дневнике появилось совсем свежее замечание, написанное физичкой: «18 декабря, в начале урока, ударил Вострикова, отказавшись объяснить причину своего хулиганского поступка, за что был удален из класса». Виктор не стал никому объяснять, что они с Овчинниковой сели на кнопки, подложенные Лешкой Востриковым на скамейку их парты. Не вскрикни Нина от боли и не хихикни Лешка, он, может быть, потом, на перемене, расквитался бы с ним. Но Овчинниковой было больно, и потому, развернувшись, он наотмашь дал Вострикову оплеуху, прозвучавшую на весь класс. Физичка стала требовать объяснений. Востриков струсил, Нина стеснялась… А что делать Виктору? Он молчал, как партизан в плену. Драк Нелли Ивановна не признавала, объяснений не слушала и всегда очень сердилась. Поэтому этот грех замолить перед директором было бы сложнее всего.

Как спасение, прозвучал звонок на урок, и Стогов первым проскочил в класс, полагая, что пока избавился от встречи с директором. Но вместе с Елизаветой Васильевной вошла и Нелли Ивановна.

Сам не понимая зачем, он столкнул учебник на пол. Сев на корточки, стал делать вид, что занят его поиском. Сработал инстинкт «не попадаться на глаза».

– Стогов, поднимись! Ты что там ищешь? За тобой пришли! – окликнула его классная руководительница.

Виктор медленно выпрямился, демонстративно отряхивая пыль с учебника.

– Виктор! – наконец увидела его Нелли Ивановна. – Тебя раньше отпускают на новогодние каникулы. Поехали!

Голос у нее был ласковый, а лицо доброе.

Виктор поспешно сгреб учебники, тетради и ринулся к двери, забыв попрощаться не только с ребятами, но и с классным руководителем.

Сообщение Нелли Ивановны о высокой оценке педагогического труда сотрудниц детского дома не сильно обрадовало коллектив. Более того, каким-то образом просочилось известие о том, что Нелли Ивановне предложили должность председателя комитета народного образования Томской области. Многие считали, что это такой соблазн, перед которым трудно будет устоять. И если директор согласится, то на возвращении в Ленинград можно поставить крест.

Нелли Ивановна ловила на себе настороженные взгляды воспитательниц и решила разрядить обстановку. Она собрала сотрудниц и, чтобы ослабить напряженность, превратила ответ на этот вопрос в шутку.

– Я, Лялина Нелли Ивановна, – начала она серьезно, – торжественно клянусь, что никогда, ни за какие калачи не предам свой коллектив! И если кто-то мне не очень верит, готова укусить свой палец и кровью подписаться под этой клятвой!

Она никак не ожидала такой реакции. Молодые воспитательницы завизжали и захлопали в ладоши, а Вероника Петровна, молча, величественной походкой приблизилась к Нелли Ивановне и поцеловала ее в щеку.

Нелли Ивановна едва не расплакалась: «Я даже не задумывалась над тем, какая у меня крепкая, сплоченная семья!»

Новогодние каникулы Виктор проводил в детдоме.

Несмотря на то что теперь его все считали гостем, он с большой охотой кинулся в омут хозяйственных работ: перепилил и переколол дрова, вычистил хлев и конюшню, съездил за сеном на дальнее поле.

За елкой они ходили вдвоем с Валеркой. Перебивая друг друга, обменивались накопившимися за длительное время новостями.

Виктор слушал и удивлялся, как многое изменилось в жизни его и Валерки за это время. Раньше Валерка никогда бы не сказал, что ему нравится местная девочка Даша Грошева, потому что это было бы изменой другу и в ответ он запросто мог услышать от Витьки обидное слово: «Бабник!»

Слушая Валеркины признания, он вдруг подумал, что, если бы сейчас ему пришлось cделать выбор между Эльзой и Ниной, он выбрал бы Эльзу. Она была родная, своя, с ней столько всего было связано! И детские шалости, и трагедия блокады, и трудности привыкания к новому месту, и недавние робкие проявления чувства большего, чем просто дружба…

Накануне Нового года, перебирая свои вещички, часть из которых он намеревался взять с собой в Асино, Виктор обнаружил давно забытые петли для охоты на зайцев. Тотчас вспомнил способы, как их ставить, рассказанные одним из беглых заключенных, ночевавших у них в бане. В память врезалась сцена, когда старший из беглецов, которого звали Доктор, торжественно преподнес Нелли Ивановне лисью шкуру, назвав при этом директора Екатериной Великой. «Во здо́рово! Я же могу сделать такие же подарки маме, Нелли Ивановне». От мысли, что можно подарить заячью шкурку и Нине Овчинниковой, у Виктора перехватило дыхание. Остаток дня, исправляя петли, он не переставал думать, как преподнесет ей этот подарок.

К вечеру, никому не говоря, Виктор отправился к реке, где, как ему помнилось, всегда было много заячьих троп. Привязывая одну петлю за другой, он далеко ушел от деревни, из-за чего домой вернулся в сумерки.

Ранним утром, когда весь детдом еще спал и не проснулись даже первые петухи, он оделся и шмыгнул за дверь. Только скрип снега под его валенками гулко раздавался в морозном воздухе.

Спускаясь к реке, он представил себе, как отнесет кучу мерзлых зайцев Никитичу и попросит снять шкурки с трех самых крупных. За всю свою короткую жизнь ему не приходилось дарить подарки, и он не знал, как это делается. Маме он просто отдаст шкурку и скажет: «Ма, это тебе вроде как с Новым годом!»

Помнится, при вручении лисьей шкуры директору Доктор поцеловал ей руку, как это делали вельможи, обращаясь к Екатерине Великой. Он бы тоже хотел преподнести Нелли Ивановне заячью шкуру, сравнив ее с какой-нибудь другой императрицей, но, сколько ни пытался, не мог припомнить никого, кроме Екатерины Второй. Но руку целовать он бы не стал даже настоящей императрице.

А что, если преподнести заячий мех Нине Овчинниковой со словами: «Это вам, ваше величество…» Наверняка она вытаращит глаза и снова назовет его «всадником без головы».

…По мере того как он шел от одной пустой петли к другой, радостные мечты сменялись досадой и обидой на того, кто обманул его надежды.

«Хорошо, что не похвастался никому, даже Валерке», – думал он, возвращаясь домой с кучей снятых петель, намереваясь незаметно проскочить в свою группу. Но почти у самого входа его встретил вездесущий Никитич.

– Ты что, ставить собрался? – Никитич показал на петли.

Стогов смутился. Подтвердить не решался, потому что беглец говорил, что ставить петли надо с вечера. А если сказать, что снял сейчас, то почему без добычи? Он решил сказать правду.

– Нет, ставил вчера. Ничего не поймал, – угрюмо пробурчал он.

– А ну-ка, расскажи, как ты ставил?

– Обыкновенно, шел по тропе. Если есть рядом куст или коряга, привязывал и распрямлял петлю для морды зайца.

– Так и шел по тропе?

– Да, а что?

– Ишь ты! Привык в своем Ленинграде ходить по асфальтам: гладко, хорошо, ноги не проваливаются. Ты же тропу затоптал. Какой же заяц-дурак пойдет по ней после тебя? Идти-то надо рядом. Это, конечно, неудобно, по колено в снегу. А легко-то ничего не дается. Сходи с моим Пашкой. Он тебе все покажет, а потом и сам наловчишься. А может, и не надо вовсе. – Никитич сделал паузу. – Стая волков промышляет возле деревни. У твоего физика Прока двух овец уволокли, те даже не пикнули. Волки сейчас лютые, непуганые, прямо в деревню лезут, а до войны они деревни сторонились. Ружье-то Ивановна дает?