Михаил Сухачёв - Там, за чертой блокады [litres]

– Давай поклянемся, Нина, что будем часто писать друг другу. Раз в неделю обязательно… Нет, лучше каждые три дня и рассказывать обо всем, что делали, думали, чувствовали…

Виктора словно прорвало. Он боялся остановиться, чтобы успеть высказать переполнявшие его чувства. Сейчас он не думал о том, как будет воспринята его нынешняя говорливость, как оценена его прежняя сдержанность. Сознание протестовало против того, что он не увидит Нину завтра, послезавтра, а может быть, никогда…

– По вагонам! Дается отправление! – раздалась команда женщины в форме железнодорожника, идущей со стороны станции.

– Витька, милый Витька! – Нина сдавила его руку. – Не знаю, как я сяду за парту, где твое место будет пустым.

– Виктор! – раздался тревожный голос Нелли Ивановны. – Быстро в вагон!

– Нина! Ребята! Хватит! – К ним приблизилась Галина Андреевна. – Если вы дороги друг другу, обязательно встретитесь! Эта разлука – проверка вашей дружбы. – Она помогла освободить руку Виктора из руки дочери. – Беги, не огорчай Нелли Ивановну!

Виктор догнал свой вагон, прыгнул животом на пол, быстро вскочил и обернулся. В вечерней мгле постепенно растворялись два женских силуэта.

Воспоминания двух седых мужчин о своем сибирском детстве иногда со стороны напоминали словесную перепалку ровесников-мальчишек.

– Виктор, ты забыл! Не так это было! – с жаром размахивая руками, протестовал Валерий Сергеевич.

– Это ты забыл, флегматик-склеротик! – беззлобно возмущался раскрасневшийся Стогов. – Думая, что заблудился, ты орал на всю тайгу так, что не только белки, но и волки разбежались. А мы с Гешкой стояли сзади тебя и давились от смеха.

– Люди добрые! Не верьте ему! – с мольбой обращался Валерий Сергеевич к смеющимся женщинам и детям.

Устав за ночь от воспоминаний о сибирской эпопее, Виктор Павлович предложил сделать передышку.

Предложение поддержала и Нина Петровна:

– Дорогие мои, невозможно все удержать в памяти: что-то забывается, какие-то детали событий утрачиваются… Но не стоит горевать по этому поводу. Важно то, что вы помните главное – ужас блокады и трудную жизнь за ее чертой. И потом… Вы нашли друг друга спустя сорок лет. Это почти чудо!

– Виктор, а как Нина Овчинникова? Ты про нее что-нибудь знаешь? – не удержалась Эльза Сергеевна.

– Да-да, интересно, – поддержала ее Марина.

– Ну, это сага для следующей ночи, если мы выдержим.

– Выдержим! – вмешался Валерий Сергеевич. – Доктор Нина Петровна не даст нам умереть, не дослушав до конца эту повесть.

– Ну, Виктор, не томи, хоть коротко, в двух словах, – настаивала Эльза Сергеевна. – Как сложилась ее судьба?

– Да в целом-то нормально. Овчинниковы перебрались в Томск, где Нина окончила Томский государственный университет, потом аспирантуру, докторантуру. Мама ее стала каким-то крупным партийным деятелем. Словом, прикипели к Томску. – Виктор Павлович сделал паузу, задумался. Потом добавил: – Я был привязан службой к Украине, она, возможно, боялась оставить маму одну или не хотела. Мы оба постепенно пришли к выводу, что наши отношения не имеют будущего, поэтому переписка между нами постепенно сошла на нет. И это почти естественно: детские грезы, как правило, это замок, построенный весной из талого снега. У меня сохранилось чувство благодарности к этой семье, – тихо закончил он.

– А у меня идея! – Марина подошла к окну. – Гляньте, какой дивный восход солнца! Пойдемте на набережную!

– Прекрасное предложение! – подхватила Нина Петровна.

– Но… – Валерий Сергеевич настолько выразительно глянул на ноги Виктора Павловича, что тот безошибочно понял мысли друга.

– Валерка, я сейчас, как в детстве, обгоню тебя, если ты не помчишься на «трамвайной колбасе» [33] «Трамвайная колбаса» – металлическая сцепка у последнего вагона трамвая, стоя на которой можно было ехать, держась за тормозной резиновый шланг. . У меня протезы-скороходы! Так что на набережной проверим, кто на что способен!

Москва еще спала, досматривая последние сны. А в это время по набережной медленно шли три пары самых счастливых людей, объединенных воспоминаниями, симпатиями, дружбой и схожестью судеб.

Репара́ция – возмещение убытков от войны страной, по вине которой началась война.

Ремеслу́ха – так в обиходе часто называли ремесленные училища, созданные в октябре 1940 г.

«Дзержи́нка» – Ленинградское военно-морское училище им. Ф. Э. Дзержинского.

«Буржу́йка» – маленькая железная печь с дымовой трубой, выводимой в форточку.

С началом блокады жителям города рекомендовали носить с собой записки со своим адресом.

Товарные вагоны называли товарняками, теплушками, телятниками.

Во́лковка. – Имеется в виду Волковское кладбище, где в блокаду хоронили в братских могилах умерших в Московском районе.

«Летучая мышь» – так часто называли керосиновую лампу.

Облоно́ – областной отдел народного образования.

Так в Сибири называли кастрированных жеребцов.

Пу́ты – петли из толстых веревок, надеваемые на передние ноги лошадей, чтобы они не уходили далеко во время выпаса.

Трут – кусок высушенного древесного гриба.

Я́я – сибирская река, впадающая в более крупную реку Чулым.

ВЧК – Всероссийская чрезвычайная комиссия, специальный орган по борьбе с контрреволюцией и саботажем (1917–1922).

Дра́ники – лепешки из тертого картофеля.

Суп «О’пуасо́н» – рыбный суп (фр.).

Сибало́нец – от «сиблаг» (сибирский лагерь), прозвище бывшего ссыльного.

Пи́мы – сибирское название валенок.

Че́тверть – бутыль объемом в три литра.

Лярд – топленый свиной жир.

Крупору́шка – агрегат для шелушения крупяных зерен.

КИМ – Коммунистический интернационал молодежи ( сокр .). Нередкое имя мальчиков в советское время.

«Трехлине́йка» – керосиновая лампа.