Наталья Соломко - Белая лошадь – горе не мое [первая редакция]

— Он сказал, что хватит донкихотствовать…

— Хватит донкихотствовать! — сказал Исаков-старший Исакову-младшему. — На рожон лезут глупцы и психи. А умные и сильные имеют выдержку. Они молчат и делают свое дело. Ты понимаешь меня, Борис? Они живут без болтовни, без криков о справедливости. И без высоких слов. Высокие слова — это для публики, запомни.

Они шли по вечереющей улице. Шли из школы, где Лола Игнатьевна коротко и отчетливо проинформировала Якова Львовича о том, что сын его склонен к дерзости и высокомерию и оказывает на одноклассников дурное влияние, а это, несмотря на блестящие способности сына, кончится плохо.

«Я не буду вам говорить, что я об этом думаю, — сказала Лола Игнатьевна, я просто в деталях расскажу несколько его выходок, и вы сами поймете, что мальчик ваш — на опасном пути».

Яков Львович внимательно выслушал все, что ему рассказали, поблагодарил, печально качая красивой седой головой, и теперь они гуляли по улицам — высокий, статный мужчина и длинный, на голову выше отца, юноша…

— Зачем тебе это нужно? — с неодобрением спросил Исаков-старший.

— Но ведь ты сам всегда говорил, что человек должен быть порядочным…

— Во-первых, до определенного предела, — нахмурился Исаков-старший, за которым порядочность больше похожа на глупость…

— Ты мне раньше этого не говорил… — удивленно перебил Исаков-младший.

— Раньше ты был ребенком, и из-за этих твоих дурацких разговоров у тебя не было неприятностей. Не было именно в силу того, что ты — ребенок и никто к твоим словам всерьез не относился. А теперь ты вырос, и это надо учитывать.

— Значит, говорить то, что хочешь, можно только тогда, когда к твоим словам всерьез не относятся?

— Не иронизируй, — поморщился Исаков-старший. — Дело серьезное. Честно говоря, я давно уже не одобряю твое пристрастие к ораторской деятельности. К чему это? Что это может изменить? Чего ты хочешь?

— Справедливости!

Исаков-старший хмыкнул.

— Ты ведь неглупый человек, Боря. Пора бы уже понять, что жизнь штука сложная, и движут ею вовсе не законы добра и справедливости. Есть законы посерьезней…

— Ты мне раньше этого не говорил… — упрямо повторил Исаков-младший уже с отчаянием.

Ему хотелось, чтобы отец и теперь не говорил ему этого, потому что ему стало вдруг тоскливо и неуютно: изменилось все как-то вокруг… Дома, что ли, скособочились на родной улице или небо стало ниже в мире, где, оказывается, не в добре и справедливости было дело… И это отец ему говорил, самый главный человек, самый умный, все на свете знающий и понимающий…

— Как ты можешь? — растерянно сказал Исаков-младший. — Что ты говоришь?! Ты — человек искусства!.. Ты что, меня разыгрываешь?

Ах, как славно было бы, если бы отец вдруг рассмеялся и сказал: «Конечно! А ты что, поверил?»

— Искусство! — усмехнулся Исаков-старший. — Ты книжек начитался, Боря. Искусство — это искусство, а жизнь — это жизнь, их ни в коем случае не надо путать, ты что, еще не понял?

— Но ты же всегда…

— Оставь! — сморщился, как от зубной боли, Исаков-старший. — Да, говорил! Потому что всему свое время. Моральные законы надо усвоить, чтобы потом через них перешагивать. Я надеялся, что, усвоив, ты сам поймешь что к чему… А ты еще не дорос, оказывается! Поверь, мне больно разбивать твои иллюзии, но пора уже. Донкихотство твое нелепо и опасно. И слава богу, что у вас есть такой умный завуч! Подумай о характеристике, тебе через два года поступать. Или ты хочешь стать неудачником?

— Плевал я! — крикнул Исаков-младший.

— Это что-то новенькое… — насторожился Исаков-старший. — Ты, кажется, собирался стать кинорежиссером. Что, передумал?

— А для этого обязательно сначала стать подлецом? — запальчиво спросил Исаков-младший.

Ему хотелось, чтоб отец обиделся, опомнился, закричал, что не надо гипербол, он совсем не то имел в виду…

— Если тебя интересует мое мнение, — сухо сказал Исаков-старший, — то лучше уж быть подлецом, чем неудачником. Запомни: подлец — понятие относительное, а неудачник — всегда неудачник…

— А ты?.. — с отчаянием спросил Исаков-младший, начиная кого-то ненавидеть. — Ты… удачлив?

Исаков-старший остановился посреди улицы, будто на стену наткнулся, и взглянул сыну в лицо.

— Да… — медленно сказал он. — И от моих удач тебе тоже кое-что перепадает… Ты не замечал?

Исакову-младшему в мгновение стало жарко. «Вот он какой!.. — со стыдом подумал он, слушая про джинсы, кожаный пиджак, замшевую куртку, два магнитофона, транзистор и часы „Сейко“. — Вот он какой, все подсчитал…» — и сказал:

— Мне от тебя ничего не надо!

— На два тона ниже, — посоветовал Исаков-старший. — Соседям вовсе не обязательно вникать в суть наших разногласий…

Они уже входили в подъезд.

— Романтик! Давай-давай, попробуй пожить в соответствии со своими высокими идеалами! Кончишь школу, поступишь в какой-нибудь затрапезный институт! Или сразу — в ПТУ! Это даже сейчас можно, давай! В армию сходи, кстати! Поживи, как все, идеалист паршивый!

— И поживу!

— Поживи-поживи! Я думал, ты умнее!

— Значит, ошибался, — огрызнулся Исаков-младший.

— Бывает, — зло кивнул Исаков-старший. — Только надолго ли тебя хватит?

— Не волнуйся, — не глядя на отца, пробормотал Исаков-младший. — Меня на всю жизнь хватит!

Вот что произошло вчера вечером…

— В ПТУ я вчера был… — тихо сказал Боря. — Там набор уже кончен… А домой все равно не вернусь…

— Знаешь что, — отозвался Саня, — а ты живи у нас…

Сразу после первого урока к Александру Арсеньевичу подошла англичанка, преподававшая в его классе. Он улыбнулся ей как можно обаятельней, потому что догадался: жаловаться будет. Англичанка на улыбку, однако, не смягчилась и посмотрела на Александра Арсеньевича так, будто подозревала, что он заодно со своими учениками.

— Ваш класс совершенно распоясался!

Саня уже постиг, что в таких случаях лучше не перебивать, а внимательно слушать все, что скажут и при этом выражать на лице полнейшее согласие и даже некоторое возмущение своими учениками. Этому его научил Аристотель, хотя сам данной тактики не придерживался и за учеников своих заступался.

— Урок невозможно вести! — жаловалась англичанка. — Мяукают, гавкают! Не класс, а зверинец. Исупов как с цепи сорвался, это же отпетый хулиган какой-то! Вы разберитесь, этого так оставлять нельзя!

Александр Арсеньевич выразил на лице своем все, что положено, и пошел разбираться.

Родной шестой «Б», вместо того чтобы гулять, как положено, по коридору, толпился в классе.

— Доброе утро! — сурово сказал Александр Арсеньевич нарушителям. Кто мяукал?

— Вот он… — Вова Васильев с готовностью вытащил из парты худого рыжего котенка. Рыжий взглянул на учителя желтыми глазами и в подтверждение Вовиных слов горестно мяукнул.