Сулейман Велиев - Букет роз

— Заткнись, кобыла паршивая!

— Это вы с Касумом нас предали!

— Столкните его, он хозяйский шпик!

Сильная рука Усатого аги сбросила Абдулали с импровизированной трибуны.

— Товарищи! — Усатый ага возвысил голос. — Если мы все будем дружны, то непременно добьемся победы. Нам не капиталисты страшны, а такие вот, как Абдулали, — трусы, дезертиры, хозяйские наушники.

И снова взрыв выкриков:

— Долой предателей!

— К черту трусов!

— Пусть не забывают судьбу Касума!

Абдулали напугался. Он бы уж и рад исчезнуть, да куда денешься? Толпа клещами сдавила его — не повернуться. «И убьют, убьют, — думал он. — Касума убили, и меня убьют». От страха у него пересохло во рту. Скрыться, во что бы то ни стало скрыться! И он изо всех сил заработал локтями.

Выбравшись в задние ряды, Абдулали передохнул. «Что нужно этой разъяренной толпе? Почему эти люди не хотят покориться тем, у кого власть? Неужто они не понимают, что плетью обуха не перешибешь? Это Мустафа всех взбаламутил! И невесту у меня отбил… Надо сообщить Шапоринскому о том, что тут происходит. Пусть вызывает полицию».

А с трибуны неслось:

— Знайте, что своих прав вы можете добиться только сами! Когда мы вместе, мы непобедимы! Сегодня мы должны показать свою силу. Есть добрые вести. Рабочие соседних промыслов тоже сегодня начинают забастовку. Нам нечего бояться!

Стоявший на лестнице резервуара Павел крикнул:

— А кто боится?! Мне вот шестой десяток доходит, а я готов идти хоть в огонь, хоть в воду. Кто не пойдет за мной, тот не мужчина!

Горячие слова Павла вызвали бурные возгласы одобрения, и толпа не сговариваясь хлынула с площади на улицу поселка. Впереди оказался Гамид. Над его головой вдруг вспыхнуло красное знамя.

— На соседние промыслы!

— Пусть присоединяются!

— Сообща, сообща!

Этот призыв — «сообща», «дружно» — то и дело выкрикивался в толпе. Рабочие начинали понимать, что их сила — в единстве. Вон откололась было небольшая группа рабочих, и тотчас им закричали:

— Куда? Как не стыдно!

И группа примкнула снова к толпе.

— Товарищи, не расходитесь! Вместе, вместе! — кричал Гамид.

И его слушались.

Как-то сама собой образовалась стройная колонна. Где-то в глубине ее возникла песня:

То там, то тут раздавались возгласы:

— Да здравствует единство рабочего класса!

— Да здравствует свобода!

— Вперед, без страха и сомненья!

— Кто отстанет, у того нет чести!

— Будем биться не на жизнь, а на смерть!

Огромная колонна запрудила всю улицу, на повороте натолкнулась на хозяйский фаэтон. Шапоринский, бледный, испуганный, стоял в рост, без шляпы. Он, видимо, надеялся «образумить» рабочих.

— Друзья мои, — обратился он к тем, кто был в первых рядах, — неужто опять? Вы же помните, чем кончилась та забастовка… я никому не хочу зла, но… Стране нужна нефть, и правительство не допустит…

Ему не дали договорить:

— Мы требуем восьмичасовой!

— Вы нас за людей не считаете!

— Зарплату повысить!

— Живем в собачьих условиях!

— У нас даже воды настоящей нет!

Рабочие плотным кольцом окружили фаэтон. Возбуждение нарастало с каждой минутой. Кажется, они готовы были разорвать на части этого упитанного, круглолицего, с приплюснутым носом человека. А Шапоринский изо всех сил старался скрыть страх и овладеть вниманием окружавшей его толпы. Разыгрывая из себя добряка-благодетеля, он шутил:

— Вот те и на! Кто же это вас за людей не считает? Что вы, братцы! Пустой разговор! К чему этот шум? Зачем вы себя взвинчиваете? Давайте жить в мире. Разве вы что-нибудь плохое видели от меня? Если кого-нибудь нечаянно обидел, готов извиниться… И насчет всего прочего готов рассмотреть. Но только миром, миром, без забастовки!

Толпа все более стихала, прислушивалась. «А может быть, и действительно можно миром, без забастовки?» — думали многие.

— Врет он, товарищи! — выкрикнул Усатый ага. — Не верьте ему! Он все эти дни меня обхаживал, уговаривал, чтобы я на всех вас ему доносил. Прибавку жалованья сулил, приказчиком обещал сделать. Вот какой он!..

В толпе раздались возгласы возмущения. Ошеломленный речью Усатого аги, Шапоринский перебил его:

— Врешь, смутьян! Не верьте смутьянам, они вас до добра не доведут! Я немало сделал для вас. Из-за вас у меня были неприятности с властями. Будьте же благоразумны! Я сделаю все, что могу, чтобы уважить ваши просьбы. Возвращайтесь сейчас же на работу. Мне очень нравятся азербайджанцы. Я с уважением отношусь к вашей религии… Вас подбивают смутьяны! С ними я справлюсь сам!

Эта угроза снова возбудила толпу.

— Что вы с ним цацкаетесь! — закричал кто-то. — Стаскивайте его с драндулета!

Почувствовав опасность, Шапоринский ткнул кулаком в спину кучера. Тот круто развернул лошадей, взмахнул кнутом, и фаэтон мгновенно исчез в облаке пыли.

Раскачиваясь на сиденье, Шапоринский обтирал платком толстую шею и благодарил бога за то, что вырвался невредимым из ада. «Нет, эту толпу словами не утихомирить, — думал он. — Тут пулеметы нужны». Он вспомнил слова Абдулали о Мустафе. «Его деньгами не купишь. Его — в тюрьму, а еще лучше — в землю. Он — главный зачинщик. Все зло в нем. Покончить с ним — остальные примирятся». Именно, именно так. Выявлять, устранять вожаков.

О Мустафе Шапоринский уже давно сообщил в полицию — и вот, видите ли, не подберут оснований! Церемонии разводят, а тут забастовка! Пусть теперь полиция и расхлебывает, пусть наводит порядок. Ну а убытки, конечно, на голову Шапоринского…

«Но каков этот Усатый! — вдруг вспомнил Шапоринский. — Прикидывался ягненком, а оказался тигром! Ну, погоди же, погоди, я тебе обрублю язык! Надо немедленно о нем в полицию. Немедленно!»

Колонна рабочих дошла до пятого промысла, который назывался участком Ильянозова, и свернула направо. Голос Мустафы скомандовал:

— Быстрей, товарищи! Надо присоединиться к рабочим пятого промысла!

Передние кинулись бегом. Вдруг из-за приземистых лачуг у промысла выскочила группа полицейских. Они накинулись на рабочих и стали избивать их. Там и тут возникли рукопашные схватки. Здоровенный полицейский схватил за горло Усатого агу. Но в это время кто-то ударил полицейского камнем, и тот повалился на землю, как столб.

Усатый ага кричал рабочим:

— Камнями, камнями их! Отбирайте оружие! Не трусить! — Сам он сражался чем придется.

Подоспели рабочие с пятого промысла. Силы демонстрантов удвоились, и полицейские стали было отступать. Но вот в руках пристава сверкнул револьвер, а в руках многих полицейских заблестели обнаженные сабли. Там и тут раздались выстрелы. Рабочие кинулись врассыпную по пустырю. Камни свистели со всех сторон. Пустырь превратился в поле боя. И среди рабочих и среди полицейских виднелись раненые. У некоторых кровь текла по лицу. Спасаясь от камней, полиция отступила за лачуги.