Н Огнев - Исход Никпетожа

— Позвольте конкретное предложение, — сказал Ванька Петухов, — так как выяснилось, что Трифонова знаю не только я, а еще и Федорыч — то предлогаю: Трифонова взять нам с ним на поруки, а от порицания или вообще, какого-нибудь приговора — пока воздержаться.

Несмотря на то, что Зыкова была против, поднялся целый лес рук за Ванькино предложение.

Ванька сейчас же подошел ко мне, крепко стиснул руку и прошептал:

— Ты, Рябцев, иди сейчас же в общежитие с Партизаном, и глаз с него не спускай. Хорошо, если бы ты познакомил его с какими-нибудь хорошими девчатами.

— А чего ты боишься? — спросил я.

— Да мало ли, — уклончиво ответил Ванька.

Сейчас Партизан лежит на койке и читает. Завтра попробую разыскать Веру.

Сегодня произошла такая история. С виду она пустяковая, но мне кажется, из нее могут быть последствия, поэтому я ее и записываю.

Я зашел к Корсунцеву, несмотря на то, что он явно не наш, хоть и прикрывается фразеологией. Мне все кажется, что он когда-нибудь разоблачится до конца. Сам. Ведь, это только я за ним все время наблюдаю, и сопоставить все его слова и поступки могу один я. Но даже если бы я и захотел это сделать, у меня не хватило бы материалу, чтобы представить его во весь рост. А сделать это нужно, потому что он, конечно, враг, но враг скрытый, а скрытые враги—самые опасные.

Ну вот. Сижу я у него, как вдруг является какая-то девчина довольно буржуазного вида. Сначала я ее не узнал, а потом вдруг вспомнил, что она была на том самом фокстроте, когда я наскандалил в не очень трезвом виде.

Корсунцев сейчас же вскочил, бросил свой ленивый снисходительный тон, за который я его ненавижу, и стал извиваться, как беспризорный, которого ухватил мильтон за шиворот.

— К сожалению, Зизи, — заюлил он, — у меня нет даже стула, который я бы мог вам предложить. У нас, знаете, только табуретки.

— Ничего, я и так посижу, — говорит Зизи. — На кровать — можно?

— Помилуйте, Зизи, — говорит Корсунцев. — Где угодно, где вам понравится. А этого хлопца—помните?

— Помню, — говорит Зизи. — Садится и задрала ногу на ногу так, что подвязки стало видно. — Это ведь он тогда произнес программную речь на фокстроте?

— Я самый, — отвечаю я, и чувствую, что довольно глупо улыбаюсь. Поэтому я сразу стал злиться. — А вы все еще полы натираете?

— Какие такие полы? — Спрашивает Зизи, вынимает зеркальце и начинает пудриться.

— А такие, — отвечаю я. — Фокстрот, по моему, это и есть натирание полов до полного блеска.

— Фи, какой ты грубый, Рябцев! — вмешался Корсунцев. — Ну, не хочешь, и не танцуй, тебя никто не заставляет. Ты, кажется, говорил, что у тебя есть какие-то дела в канцелярии Вуза?

— Это дела такие, что могут и подождать, — ответил я нарочно, чтобы его разозлить. — Уж очень компания приятная, так что я посижу.

А в общежитиях есть такой неписанный закон, что если два парня сидят в одной комнате, и к одному из них приходит в гости девчина, то другой обязательно должен уйти, хотя бы в коридор, и ждать там до тех пор, пока девчина не уйдет. Но я решил позлить обоих.

— Вы говорите, вам компания нравится, — сказала тогда Зизи, — а сами держитесь так и говорите таким тоном, словно того и гляди начнете говорить дерзости?

— Это смотря что признавать дерзостью, — ответил я. — Вам, конечно, приятно будет и вы будете считать комплиментом, если я скажу, что — ах, какая у вас интересная бледность лица! А я вот, наоборот, другого мнения. И если я скажу свое честное, искреннее мнение, вы будете считать его дерзостью.

— Наоборот, — подумав, сказала Зизи. — Комплиментов я не терплю, а правду всегда приятно слышать. И мне очень-очень интересно, знать ваше, как вы говорите, честное и искреннее мнение. Скажите его, и мы будем друзьями.

— Нет, уж пускай лучше не говорит, — забеспокоился Корсунцев, — а то он такую дребедень скажет, что зубы заболят.

— Никс, вы сами грубы, — перебила его Зизи.—Ну, право, Костя, скажите свое мнение. Конечно, я кокетка, но ведь все мы, грешные, понемногу кокетничаем. Скажите?

— Хочет взять на-пушку, — подумал я. — Посмотрим, кто кого. Ну, погоди же. — И сказал Корсунцеву:

— Ты, видно, Корсунцев, думаешь, что только ты один можешь говорить умные вещи. А тебя все слушай да помалкивай. А по-моему, от тебя и от твоих умных вещей несет гнилью. И еще я могу сказать...

— Мнение, мнение, — перебила меня Зизи и захлопала в лошади. — Скорей мнение, а то я рассержусь.

— Ну, чтобы вы не рассердились, я скорей скажу,— ответил я с легким «светским» поклоном. — Мое мнение такое: терпеть не могу пудреных морд.

Наступило молчание. Потом Корсунцев резко встал и сказал:

— Идем, Рябцев, в коридор. Мне там с тобой поговорить надо.

— На кой шут в коридор? — ответил я развязно.— В коридоре дует. Крой лучше здесь.

— С тобой не шутят, Рябцев, — произнес очень грозно Корсунцев. — Изволь выйти со мной в коридор.

— Ах, так ты меня выгоняешь, — ответил я спокойно, и лениво стал подниматься. — Тогда можешь не ходить со мной. До свидания, Зизи.

Она ничего не ответила, а я вышел в коридор. Корсунцев остался.

Едва я открыл дверь, как в сторону отскочила какая-то женщина. В полутемноте я вгляделся в нее и узнал ту уборщицу, с которой раз застал Корсунцева, и которую Корсунцев еще раньше при мне щупал.

Я было пошел к двери, как вдруг эта уборщица догнала меня и схватила за рукав.

— Вы что? — спросил я.

— Там еще какие ребята есть, ай нет? — спросила, в свою очередь, она.

— Где это: там?

— А с Корсунцевым... с кобелем-то с этим?

— С кобелем-то?..—засмеялся я. — Да нет, никаких ребят там нет. Одна гостья у него.

— Ууу, кобелище! — как-то угрожающе произнесла она.

Я ушел. Теперь мне кажется, что Корсунцев окончательный мерзавец, если на глазах у одной женщины устраивается с этой фокстротной. Ведь любому человеку из любого общежития было бы понятно, что он там с ней делает — даже без подсматривания.

Вчера я встретил Веру — она только что приехала от тетки — поэтому-то я все ее и не заставал дома. Но поговорить, как следует, не удалось. Сегодня она сама зашла за мной; погода была хорошая, и мы решили побродить по улицам.

Разговор я начал издалека.

— Скажи пожалуйста, Верища (это я ее так называю), что бы ты стала делать, если бы тебе вдруг представился случай помочь товарищу, находящемуся в беде?

— Смотря, какая беда и какой товарищ, — ничуть не задумавшись, ответила Вера.

— Ну... предположим, идешь ты по болоту, а там завяз товарищ. Ты полезла бы его спасать?

— Что я, дура,— что ли? Во-первых, если он завяз в болоте, значит он дурак: зачем его понесло в болото одного; мог бы взять кого-нибудь с собой, или какие-нибудь приспособления. Ну, а потом... потом, если бы я полезла, то и его бы не спасла и сама бы завязла. Вышло бы совсем глупо: сидят два дурака в болоте и друг друга спасают.