Н Огнев - Исход Никпетожа

Когда мы пришли, я поразился бедностью, в которой живет Никпетож: стулья, которые у него были, он сжег, в комнате было насорено и дымно, на столе лежал камень, который потом оказался хлебом, а ужасней его кровати трудно себе что-нибудь представить.

Я познакомил Никпетожа с Пастухом, и Пастух начал ему развивать мысль о необходимости работать интеллигенции в деревне.

— А в каком качестве? — спросил Никпетож.

— Хотя бы в качестве учителя.

— Это я не могу, — ответил Никпетож. — Это значит повторять азы сначала, а у меня сил не хватит. А главное, что доедешь до того же самого места, до которого я доехал, а дальше — ни с места. В этом отношении для меня все равно — что деревня, что город.

— Ну, а как же другие учителя: работают, несмотря на маленькое жалованье; нелады с сельской администрацией, нетопленое помещение и прочие условия.

— Видите, это, конечно, прежде всего, в большинстве случаев молодежь, а потом — молодежь, преисполненная героического, революционного духа. Я их понимаю, этих героев, а сам быть таким уже не могу. Мне сорок девять лет. Свое лучшее я уже отдал.

— Да, в таком случае... — задумчиво сказал Пастух.— Трудно что-нибудь тут придумать. А ведь работники в деревне — ух, как нужны. Как мозг!

— Я знаю, что я сделаю, — перебил его Никпетож. — Сознание своей ненужности здесь, в городе, совершенно отравило мое существование и даже довело до галлюцинаций... Вот, Костя знает... — криво усмехнулся он. — Но пока зима — деваться некуда. А весной возьму я палочку, повяжу котомку, да и отправлюсь с любой заставы — в поля. Буду переходить с места на место, из деревни в деревню... Там — помогу в поле, там — прочту газету, — глядишь и покормят... Давно я не был в деревне по-настоящему. Ведь мы городские жители, по-настоящему-то в деревне и никогда не бывали. Было когда-то «хождение в народ», но и оно, несмотря на весь свой героизм, кончалось или юмористически, или печально... Также кончались и дальнейшие попытки интеллигенции проникнуть в деревню... кроме тех случаев, когда попытки эти оперлись на специальное знание: врача, учителя, агронома, сельскохозяйственного техника. Но это какое же проникновение в деревню. Это такое же проникновение, как если бы проникновение щипцов зубного врача в рот пациента мы бы считали за проникновение во весь пациентов организм. Ну, вот. Я только и дожидаюсь весны...

— Да за коим же чортом вам ждать весны, товарищ?— рассердился ни с того ни с сего Пастух.

— Да ведь, пожалуй, холодно будет, товарищ, — усмехнулся в ответ Никпетож с каким-то своим старым юмором, которого я давно от него не слыхал.

— Шубу дадут, — сказал Пастух.

— Кто даст?

— Начальство.

— У меня никакого начальства нет. А если вы думаете про социальное обеспечение, то во-первых, я его еще не заслужил, во-вторых...

— К чорту во-вторых. И социальное обеспечение туда же. Вы прозодежду получите.

— Это что же: сторожем куда нибудь? Закутаться в тулуп и стукать в колотушку? Так я, товарищ...

— Какие вы все, интеллигенты, пророки. Ничего я еще не сказал, а вы все знаете наперед.

— Простите вы меня, — с душевной теплотой сказал Никпетож, тронув руку Пастуха. — Вы правы. Простите. Я слушаю.

— Ну, еще прощаться вздумали, — ответил Пастух.— Тут дело говорят, а он прощается. — И Пастух перешел внезапно с Никпетожем на ты. — Ты говоришь, хочешь деревню послушать по-настоящему, да чтобы и деревня тебя послушала. Так я тебя понял?

— Так, — ответил Никпетож, глядя прямо в глаза Пастуху, и мне показалось, что в глазах Никпетожа появился какой-то свет.

— Крестьянам все можешь об’яснить так, как надо, и чтобы за советскую власть?

— Вполне. На этом стою.

— А коли так — так так. Про кольцевую почту — слыхал?

— Не слыхал. Что это за зверь за такой?

— Не зверь, а почта. Едет по всем, даже мельчайшим деревням, развозить письма, газеты, деньги, продает марки, брошюры по сельскому хозяйству, по налогам, про цели власти, да еще все и раз’ясняет.

— Первый раз слышу.

— Уши заложило?

— Вполне возможно.

— Ну, вот, есть такая кольцевая почта, которая именно и обслуживает деревню. Дело это еще не вполне налаженное, есть промахи и недочеты, но в обязанность этой почты, помимо прямой доставки корреспонденции, входит прямая связь с населением, беседы, передвижка-библиотека и всякое такое. Пойдешь в кольцевые почтальоны?

— Пойду, — ответил Никпетож; встал, снял с вешалки свое пальтишко — жалко было смотреть — и надел шляпу. — Куда итти? Где справляться?

— Конечно, в почтеле, — ответил Пастух, тоже встав и одеваясь. — Может, помочь в чем?

— Ничего не надо, сам добьюсь, — весело ответил Никпетож. — Рекомендации у меня есть. Спасибо вам, Костя, за этого парня. Да, кстати, вы... ты, товарищ, кто? Что студент — знаю. А еще кто? Ответственный коммунист какой-нибудь? Или кто?

— Я — пастух, — ответил Пастух, и мы втроем вышли на улицу. — Вот поэтому я хорошо и знаю, что деревне нужно. Пожалуй, даже лучше, чем сами мужики: со стороны гляжу.

Сегодня ко мне (в ванькино общежитие) приехал брат Шахова (то-есть, конечно, Шаховского). Он вызвал меня в коридор, подробно расспросил о смерти брата, особенно добивался, не была ли замешана в этом деле Стаська Велепольская, и когда я сказал решительно, что нет — сомнительно хмыкнул. Я ему тут же передал все дневники, записи и стихи Виктора, которые у меня были, и он ушел, предварительно условившись со мной, что если я ему за чем нибудь понадоблюсь, так он за мной зайдет.

Приехал он из-за границы. Он — длинный, худой, очень похож на Виктора, только лицо еще серей и вытянутей — лошадь-лошадью. Если все князья были такие, то завидовать тут нечому. Говорит он коротко, отрывисто, а одежонка на нем разве чуть похуже моей.

Сегодня засыпался Корсунцев.

Я пришел к нему в общежитие взять «Историю партии», потому что она не его, а переходит из рук в руки. В коридоре я встретил ту самую уборщицу. Я с ней поздоровался, а она хоть бы фик в ответ. Ну, конечно, я сделал вид, что мне все равно и прошел мимо. Как вдруг она меня догнала и говорит:

— Ты скажи кобелищу-то... я его кралю кислотой всю наскрозь измажу, так и знай!

— С ума сошла, дура, — ответил я. — Припаяют три года на суде, тогда и узнаешь.

— Жизни решусь, а не дам ему с ней надо мной изгаляться, так и знай!

Когда я вошел в комнату, навстречу мне шел Корсунцев и вел под руку свою Зизи..

— «Историю партии» дай, Корсунцев, — сказал я.

— Возьми на табуретке, — ответил Корсунцев и проследовал вместе с Зизи в коридор. Я схватил книгу, и бросился за ними, потому что у меня внезапно явилось предчувствие и я решил его предупредить, хоть он и негодяй. Но не успел я распахнуть дверь, как в уши мне врезался отчаянный женский визг. Я вылетел в коридор. Зизи стояла в углу, визжала, закрыв лицо руками, а Корсунцев повалил уборщицу на пол и силился достать что то из кармана. Издалека по коридору слышался топот ног.