Н Огнев - Исход Никпетожа

— Так-с. Значит, опосля, — согласился я. — Ну, опосля, так опосля.

В это время дверь раскрылась, и вошла какая-то жирная мадам.

— Младшие, — пропела она, глядя в потолок. — Учитель сейчас будет импровизировать. — Тихо ступая на носки, вы можете пройти в общий зал и послушать.

— Рябцев, — шепнул мне Володька Шахов. — Ты только там не скандаль. Ведь, тебя никто не заставляет присутствовать. Если собираешься скандалить, то лучше давай уйдем.

— Да не собираюсь я вовсе скандалить, — с досадой ответил я. — Откуда ты взял?

Мне сейчас же в голову пришло, что вот этот самый Щахов, который гораздо взрослей меня и вряд ли не был белым офицером, теперь разговаривает со мной просительным тоном, словно Юшка Громов, когда бывало его схватишь за шиворот.

В большой зале сидело очень много народу. У совершенно белой стены стоял какой-то человек с совершенно черной бородой (Учитель, как я догадался). Стояло торжественное молчание. Когда мы все вошли и уселись, раздался какой-то странный звук — не то удар в колокол, не то — как в театре перед открытием занавеса.

— Душу свою за други своя, — каким-то совершенно истерическим голосом выкрикнула вдруг та самая жирная мадам. — Учитель, мы ждем откровения на обещанную вами тему.

Учитель весь напыжился, шагнул вперед и вдруг начал выдавливать из себя стихи. Так как он говорил очень медленно, я успел их записать.

— В горах... шел мальчик... пастух... со стадом,
Играя... на звонком рожке...
Река... была... бурливая... рядом...
Со стадом он шел... к реке.

— Заметь, Рябцев, что он импровизирует, — шепнул мне на ухо Шахов. — Это уже проверено неоднократно, он вообще не пишет стихов. А эти стихи только сейчас родились у него в голове.

— Врет небось, — ответил я шопотом. — Раньше написал.

— Слушайте, тише, — зашипели рядом.

Чернобородый продолжал:

— И вот.... внезапно... чужие звуки
Ворвались в ущелья гор...
Как будто кто-то... в безумной муке
На помощь звал простор.
Пастух отбросил рожок пастуший
И замер, таясь, у воды...
Из-за гор неслось: — Эй, слушай, слушай...
Эй, выручи, брат, из беды.

Тут у чернобородого появилось какое-то вдохновение, глаза дико засверкали, он весь подался вперед. В то же самое время в первом ряду встала жирная мадам, протянула к нему руки и склонила голову на бок. Но чернобородый, не обращая на нее внимания, бросал строку за строкой, без всякой заминки.

Играя с ветром, мешаясь с криком,
Звенел серебряный рог...
И вот, пастух в волненьи великом
Перепрыгнул бурливый поток.
Ветер схватил его мощным порывом
И на крыльях своих понес
Туда, где над самым глубоким обрывом
Был самый высокий утес...

Чернобородый замолчал, как-будто в изнеможении. Жирная мадам поплыла к нему навстречу. Чернобородый, словно испугался, попятился к стене. Растопырив руки, как падая, он схватился за стену и закричал: — Внизу, под утесом, шумела битва...

Воздух дрожал от топота ног...
А в воздухе пел, как ручей, как молитва,
Печальный серебряный рог.
На тонкого рыцаря в шлеме крылатом
Нападала толпа сарацин.
Грохотали удары по кованым латам,
А рыцарь был только один.
Схватив свой меч железной хваткой
И шпорой медной звеня,
Он бил врагов и мечом, и перчаткой.
И тяжелым копытом коня...

В этот момент жирная мадам топнула ногой, словно она и была тот конь, на котором ехал рыцарь. А чернобородый понизил голос до шопота:

Недолго дрожал пастух безоружный,
Бессильный мальчик-пастух...
Сжимая в руке свой жезл ненужный,
Вперед он бросился вдруг...
И слабое тело упало на копья,
И было разметано в прах...
А звуки рога, как снежные хлопья,
Снова запрыгали в тесных горах...

Тут у чернобородого словно что-то сломалось в горле, и слова стали выходить из него с натугой:

— Крылатый... призыв... был протрублен...
И взмыл в угасающем дне...
Никто не видал, как был... изрублен
Тонкий рыцарь на белом коне.
Взмыленный конь унесся из виду,
А в утесах... на самом верху...
Ветер печальный спел... панихиду
Тонкому рыцарю... и пастуху.

Стихи-то мне понравились, и нравятся даже теперь, когда я их читаю про себя. Только мне непонятно, зачем пастух бросился вниз, когда он все равно ничем не мог помочь. Тут только одно оправдание, что он, наверное, хотел отвлечь врагов от этого самого рыцаря.

Мне пришло в голову, что мой Пастух, Финагент, нипочем бы не бросился вниз в таком положении, а стал бы швырять камнями во врагов рыцаря. А Вера... та, конечно, отправилась бы прорабатывать вопрос в ближайший коллектив...

Аплодисментов после чтения не было. Жирная мадам об’явила, что учитель чувствует себя утомленным, поэтому все стали расходиться. Мы вышли с Пашкой Брычевым.

— Зачем тебя сюда занесло, Пашка? — спросил я его.

— А это... слушь-ка... звали они- меня... ну, я поговорил в ячейке... меня и направили... выявлять... Ты слушь-ка, Коська, — божество они ищут, что ли?

— Чорт их разберет, чего они ищут — сразу и не понять.

— А нет ли тут конторы — а, Кось?

— Может и есть. Походим — так разберем.

По-моему, явной контры нет, но в голове у меня все ясней и ясней складывается план.

Первый раз нишу дневник в таком буржуйском месте: передо-мной стоит электрическая лампа с зеленым абажуром, на полу — ковер, на стенах — картины, а сбоку стоит здоровенный диванище, на котором я сплю. Жилплощадь эта, конечно, не моя, а моего «первичного брата», Милия Степаныча Ладанова. Но я уже вселился на нее, меня прописали, и живу вполне законно — не то, что в ванькином или корсунцевском общежитии. Я еще на собрании братьев взял его адрес, через день приперся к нему и сказал, что мне жить негде. Он помялся, потом предложил жить у него: конечно, я долго упрашивать себя не заставил.

Этот самый Милий, по моему, или нэпман, или спекулянт: на службу он не ходит, а деньжонки у него водятся. Кроме того, как только он узнал, что я комсомолец, то как будто даже обрадовался: какие у него планы — не знаю. Предлагал он мне обедать с ним, но я не согласился: жилплощадь, это — одно, а обеды— это уж другое.

Каждый вечер у нас с Милием споры насчет материализма, христианства, гуманизма и прочего. Он постоянно делает вид, что мне уступает, хотя в душе, конечно, со мной не согласен. Явно, что социализм ему совершенно не нужен ни в программе максимум, ни в программе минимум. Да, кажется, что вообще ему не нужно никакое будущее, и он о нем не заботится.

Были мы с ним на собрании младших, но Пашки Брычева почему-то не было: собрание прошло скучно, а я все еще сомневаюсь, правильно ли я делаю, что не сообщаю обо всей этой бузе в ячейку.

Сейчас страшно поругался со своим «первичным братом» и погрозил набить ему морду. Он обещался «апеллировать к собранию младших». Я сказал, что мне начхать.

Читать дальше