Н Огнев - Исход Никпетожа

— Положим, что так, и ты права, что не полезла. Ну, а что бы ты все-таки стала делать?

— Что? Созвала бы пленум ближайшего коллектива и в экстренном порядке поставила бы вопрос об этом товарище.

— Да ты не шути, это ты как-то по-девчонски решаешь. Ты отнесись серьезней, мне серьезное решение нужно.

— Да я совершенно серьезно и ни капельки не шучу, — рассердилась Вера. — Я именно так и стала бы делать. По-моему поводу так и сделали — я же тебе рассказывала, — и только хорошее вышло.

— Но ведь, пока ты добиралась бы до ближайшего коллектива и собирала бы свой пленум — товарищ в болоте давным бы давно утонул.

— Ну, это еще неизвестно, утонул бы он или нет. Но даже если бы отдельная личность и утонула бы — были бы выработаны все меры, чтобы предупредить несчастие на следующий раз.

В глубине души я признал, что она права, и решил подойти с другой стороны.

— Ну, хорошо, — сказал я. — Возьмем другой случай. Допустим, что другой товарищ на твоих глазах стал бы спиваться. И даже не товарищ, а вообще человек... какой-нибудь там пожилой извозчик, что ли. Днем ездит, а ночю спивается. Вообще, дует горькую?

— А мне какое дело? — совершенно равнодушным тоном перебила Вера. — Пьяных сколько хочешь, водки — того больше. Да и как полезешь спасать пьяного, если он тебя первую обнимать полезет. А я знаю, я пьяных очень даже близко видела. И тут никакой коллектив, хотя бы и ближайший не поможет. Лечить их надо, по-моему, пьяных-то. Сажать в кутузку и лечить. Или водку запретить, да это государству не по бюджету, потому что если запретить — все самогонку станут гнать, то-есть хлеб переводить. Так что тут в одиночку или даже в составе какого-нибудь ячеечного коллектива не поможешь.

С большой досадой в душе признал, что она опять права.

— Ладно, тебя не переспоришь, — сказал я. — Тогда возьмем такой случай.

И я рассказал ей всю историю Партизана и горбатой девчины. Вера сразу переменилась и вся насторожилась.

— Это действительно было? — спросила она, когда я кончил описывать суд над Партизаном, напирая на защитительную речь. — Ты не выдумал?

— Не выдумывал я ничего. Конечно, было.

— Мое мнение такое, что эта проклятая девчонка цену себе набивала. Только вот что: она — хорошенькая?

— Какие это бывают хорошенькие, я не знаю, — ответил я, потому что терпеть не могу этого слова. — Но из себя — ничего, только бледная.

— А парень этот... красивый?

— Даже очень, по-моему.

— Ну, вот что. Познакомь меня с ним.

— А тебе на что? — спросил я, сдерживая свою радость, потому что мне только этого и надо было.

— А потому, что, по-моему, он на редкость интересный парень, не серый, не под общую гребенку. А я таких люблю.

— Имей в виду, что он весь израненный, и даже в голову. Так что со странностями.

— Пятнадцать штыковых, и огнестрельных три, — продекламировала она из какого-то поэта. — Обязательно познакомь, и скорей.

— А зачем тебе скорей?

— А затем, что без меня он еще какую-нибудь штуковинку выкинет. Или как у Зощенко: чертовинку. Ты любишь Зощенко?

— Смешно пишет. А хочешь, сейчас с Партизаном познакомлю?

— Есть такое дело. Идем!

Пришли мы в общежитие, застали Партизана и Ваньку. Я Ваньке подмигнул и познакомил его с Верой. Ванька с каким-то сомнением взглянул на меня: должно-быть, ему Вера не понравилась, или показалась слишком уж молодой. Я немного растерялся и не знал, как приступить к делу. Но она сама взялась за это.

Сидела, сидела, потом вдруг как спросит громко на всю комнату:

— А этот парень в углу сидит — должно-быть, очень ученый?

— Как же, выучили, — буркнул Партизан себе под нос.

— А отчего вы такой сердитый, товарищ? — спрашивает Вера.

— Жизнь невеселая, — отвечает Партизан.

Тогда Вера вдруг встает, подходит к нему, хлопнула его по плечу и говорит:

— Я сейчас в университет иду, а вы меня проводите, товарищ?

— Во-первых, не вы, а ты, — отвечает Партизан. — Довольно этих буржуазностей.

— Ну, ладно, это во-первых. А во-вторых что?

— А во-вторых... мне шапку надо найти.

— Да вон она, на стене висит, — указал я на буденновку.

Партизан встал, вытянулся во весь рост и оказался ровно вдвое выше Веры.

— Какой ты здоровенный, — с притворным страхом сказала Вера. — Прямо — дяденька достань воробушка.

Мы засмеялись, и мне показалось, что и сам Партизан улыбнулся.

— Ну, ладно, идем, что ли, — сказал он сурово. — Мне самому в университет надо.

— Интересно мне знать, зачем ему понадобилось в университет? — смеясь, сказал Ванька, когда они ушли.

Но я ему ничего не ответил, потому что у меня в эмоции образовалась какая-то прямо торричелиева, пустота, и потом еще защемило в сердце: мне вспомнилось, как Вера меня кормила студенческой колбасой; и я чуть было не побежал за ними вслед. Меня утешило только то сознание, что пусть Вера думает, что это одна она, по своему желанию, вмешалась в жизнь Партизана, а на самом деле тут работал коллектив в виде Ваньки и меня.

— У них теперь дело пойдет, — все еще посмеиваясь, сказал Ванька, но я не выдержал, ушел на улицу, и только сейчас вернулся и пишу эти строки.

Пастух приехал, и стал с таким восторгом рассказывать о деревенском морозе, что меня завидки взяли. А когда я спросил Пастуха насчет настроений в деревне, он довольно кисло сморщил нос:

— Все в своем дерьме копаются, — буркнул он. — На государственную точку не хотят стать. Потом — деятелей мало.

— Каких деятелей?

— Толкачей. Настоящих коммунистов. Настоящий коммунист или просто интеллигент для деревни не то, что клад, а мозг. Конечно, такой, который не программы вычитывает, а дело делает. А где их взять?

Тут мне пришел в голову Никпетож.

— А что, Финагент, не попробовать ли нам послать в деревню одного интеллигента, сейчас безработный он? — спросил я.

— Ну что ж, это полезно, — согласился Пастух. — Только на какую работу... На какую он способен?

— Ну, я думаю, что навоз возить или землю пахать он не сможет. А вот раз’яснить... так это что хочешь разъяснит и растолкует.

— Довольно канительная штука, если его посылать секретарем Вика или учителем: много инстанций надо пройти: бюрократия всякая сидит, ее не перешибешь кулаком. Он на Бирже-то зарегистрирован?

— А шут его знает!

— Учителем-то, пожалуй, легче: Рабпрос так и ухватится. А он согласится быть учителем?

— Да он учитель и есть.

— А... чего ж он тогда в городе не работает: ведь легко же устроиться, ежели он хороший учитель?

— Чего лучше. Из всех, кого я знаю — лучший педагог.

— Ну, тогда пойдем сейчас к нему и поговорим.

Пошли. По дороге я с некоторой опаской думал насчет настроений Никпетожа: а вдруг он уж и на людей бросаться начал, или опять начнет стращать пауком. Но так как я давно решил, что пауки развелись у него от одиночества, то и не придавал этому особого значения.