Евгений Лесников - Призыву по возрасту не подлежит

— Жить-то что… Смотря как жить… Куда я с одной-то ногой? На трактор не сядешь… Как я, доктор, землю пахать стану, а?

Шура Соградов, немного оправившись, подолгу шептался о чем-то с лейтенантом Евдокимовым. Однажды они подозвали к себе Димку и стали шептаться втроем.

— Верно, — выслушав сына, сказала Екатерина Николаевна. — Музыка тоже лечит! Надо бы организовать концерт для раненых.

— Патефон принесу! — быстро перечислял Димка. — Пластинки! «Барыню» там, «Яблочко», Русланову!

— И Лева пускай придет со скрипкой, — посоветовала мать.

— Пускай, — нахмурился Дима, а сам подумал: будут ли раненные, обожженные, искалеченные люди так же слушать Левину скрипку, как слушал ее когда-то он сам?

Приподнявшись на локте, Шура Соградов с нетерпением дожидался Димку, а выслушав его сообщение, оживился, зашипел:

— Молодец доктор! Все понимает! Патефон, скрипка, Русланова — это здорово! Может, отойдет, а?

Он кивнул на друга, и Димка увидел все ту же картину: Филипп Степанович лежит мертво, неподвижно, глаза в потолок.

«Не поможет Русланова», — вздохнул мальчишка.

Лейтенант Евдокимов подозвал к себе Димку и задумчиво сказал:

— Как говорят французы: ищите женщину.

— Какую еще женщину? — не понял Димка.

— Самую обыкновенную! — прищурился лейтенант. — Его жену! Ясно? Живет она у родных на хуторе, за Волгой, ничего о муже не знает. Нужно ее тихо сюда доставить. Ясно?

Мишка на предложение Димки ответил сердито и сразу:

— Была нужда тащиться за какой-то теткой за тыщу верст! Да по такой дороге!

— Когда пойдем? — деловито спросил Васька, и Мишка завопил:

— Да разве пехом дойдешь?!

— Ладно, оставим тебя с Левой готовить концерт для раненых, а мы пойдем за женой, — сказал Васька. — Только не сболтни раньше времени!

— Что я, болтун, что ли! — обиделся Мишка.

Вышли они затемно на следующее утро, в воскресенье.

Когда дошагали до Волги, кто-то, скрипя снегом, стал нагонять их.

— Мишка? — удивился Димка.

— Мишка, — совсем не удивился Васька. — Куда он, трепач, без нас денется!

Димка рассердился не на шутку:

— А концерт?! Ему же такое дело доверили!

— Ничего, — шмыгнул носом Мишка, — я это дело Левке доверил! И еще сказал: не справится — башку отвинчу! Во!.. Хлебушка нету?

Васька сунул ему кусок, Мишка зачавкал и на малое время затих.

К обеду добрались до хутора. Был он невелик, домов семь, весь занесен снегом, только к калитке ближнего дома вела расчищенная дорожка, да такие же дорожки бежали к сараям.

Едва ребята двинулись к ближней избе, как разом забрехали собаки. И вот они, выдыхая морозные клубы, обступили мальчишек, присели, разоряются на все голоса.

— У, фашисты! — прятался за Ваську Мишка, а Димка, приложив ладони ко рту, закричал:

— Э-е-ей, люди-и-и!

Заскрипела дверь, на крыльце показалась женщина. Она отогнала собак, молча кивнула путешественникам, и, повинуясь этому кивку, ребята прошли в дом. Живо осмотревшись и осмелев возле теплой печки, Мишка бойко начал:

— А мы, мамаша…

Васька наступил ему на ногу, и Мишка замолчал.

Женщина, скинув шубейку, превратилась в девчонку лет пятнадцати, довольно миловидную, но странно молчаливую: видно, хуторская жизнь наложила на нее свой отпечаток.

— А может, она глухонемая? — громко прошептал Мишка, и девчонка насмешливо оглянулась на него.

Она поставила перед ребятами три кружки молока, положила три ломтя хлеба и сказала первое слово:

— Ешьте! — А подумав, сказала и второе слово: — Раздевайтесь!

Путешественники выпили молока, утерлись и весело посмотрели на девушку.

— Говорите! — приказала она; послушала Мишку только до половины и снова накинула шубейку.

— Ушла, — поглядел в окошко Мишка. — Дикая какая-то девка! Куда ушла, зачем? Я и сказать ничего не успел!

— Куда надо, туда и ушла, — буркнул Васька: ему девчонка как раз понравилась — очень мало говорит и все по делу, не то что этот пустомеля!

Заскрипел снег, вошла женщина, очень похожая на давешнюю девчонку. За ней прошмыгнула молодая хозяйка дома. Обе разделись, чинно уселись и стали смотреть на ребят.

— Ты рассказывай! — ткнула женщина в Димку, и Мишка обидчиво засопел: ну что путного может тот рассказать, как подготовит жену к несчастью!

— Нам нужна эта… как ее… Мартынюк! — не вытерпел Мишка, и обе хозяйки переглянулись.

— Ну! — нахмурилась старшая. — Я и есть Анастасия Семеновна Мартынюк. А это Нюрка!

— Мы, собственно, из госпиталя, — начал Димка, покашливая, и женщина на глазах стала бледнеть, судорожно теребить скатерку на столе. Димка в испуге замолчал.

— Живой? — глухо спросила Анастасия Семеновна, овладев собой.

— Живой, живой! — в один голос быстро проговорили Васька и Димка.

— Только без ноги! — брякнул Мишка, и наступило долгое зловещее молчание: не ко времени влез парень, ох не ко времени!

— Ну а как он там, папка? А? Да говорите вы, господи! — раздался слезный голосок девушки.

Запинаясь и путаясь, перебивая друг друга, ребята повели долгий и грустный свой рассказ. И не успели они еще закончить, как мать с дочерью засуетились, стали собираться. Пока жена Мартынюка набивала сумку, дочка запрягла лошадь, и скоро зашуршал снежок под полозьями саней. Ребята завалились в сено. Дочка причмокнула, лошадка напряглась — поехали!

Народ в санях молчал, Анастасия Семеновна все вздыхала и поправляла на груди цветастую шаль, а Мишке такое молчание невмоготу: через версту начал ерзать, через другую засопел, через третью повернулся к девушке:

— Слушай, дай мне, а?

Нюра передала ему вожжи. Мишка переполз на место кучера, схватил вожжи рукавицами и молодцевато заорал:

— Н-но, кляча милая!

Когда подъехали к госпиталю, уже смеркалось. Вошли в коридор — сверху слышится музыка: концерт, видно, был в разгаре.

…Раненые лежали, сидели, стояли, слушая не патефон, не пластинки, а Левину скрипку.

Лева увидел в дверях ребят, и большие глаза его стали совсем огромными. Он слегка кивнул головой, показывая на Шуру Соградова, который, весь напрягшись, нетерпеливо глядел на Димку.

— Ну? — прошептал он. — Где она?

— Вот они, — тоже шепотом ответил Димка.

Васька в дверях посторонился слегка, и в палату вошли мать и дочь, очень друг на друга похожие. Лева как раз кончил играть. Кто мог, тот захлопал, а кто не мог, просто улыбался. И под этот шум женщины прошли в угол палаты, к Мартынюку: тот растерянно хлопал глазами, приподнимался…

Когда через полчаса концерт закончился и раненые разбрелись, Димка заглянул в «свою» палату. Там, у постели мужа, сидела жена Мартынюка, что-то тихо говорила ему, а он гладил ее большую сильную руку и улыбался. А дочка, подперев кулачком щеку, примостилась напротив, смотрела во все глаза.