Октав Панку-Яшь - Долго еще до вечера?

Вы правы, ничего особенного нет, все ясно как божий день, но дело в том, что я иногда люблю обыкновенные и ясные как божий день истории. Как эта, например…

На каникулах, одним июльским утром, Раду проснулся расстроенный. Ему снилось что-то хорошее, снилось, что ему уже не восемь лет, а в три раза больше, что он одет в новенький, с иголочки, космический скафандр, сидит в кабине ракеты, ждет старта в космос и сейчас полетит… Но именно из-за этого полета Раду и проснулся расстроенный. Как раз в тот момент, когда он вот-вот должен был оторваться от земли, как раз в тот чудесный момент Раду и проснулся. Он открыл глаза и увидел ковер в цветах на стене дедушкиного дома, почуял носом запах, которому нет названия, запах солнца и малины, ветра и опять солнца. Потом увидел дедушку — тот подставил лицо солнцу и нюхал горсть малины, а ветер ерошил ему бороду.

— Дедушка, зачем ты меня разбудил? — надулся Раду. — Мне снилось что-то такое хорошее…

— Ты сам проснулся, — ответил дедушка. — Но стоит закрыть глаза, поспать еще немножко — и ты досмотришь сон до конца.

— Думаешь, можно?

— Попробуй.

— Нет, — сказал Раду. — Напрасно. Я проснулся и не могу больше спать.

И хотел слезать с кровати, но дедушка сел рядом и стал рассказывать:

— Со мной тоже так было. Когда я был таким, как ты, и просыпался, не досмотрев сон, то надуюсь, бывало, как пузырь. Однажды, помню, мне приснилось, будто я школьник, будто у меня есть сумка, а в сумке книжки и тетрадки, и на мне будто ботинки, и я в них по снегу весело топаю, радуюсь, что я тоже школьник, что у меня есть место за партой. Пробудился я, когда в класс должен был войти учитель, а я должен был встать, поздороваться и сказать, что умею писать О как яйцо и У, похожее на рогатку… Я чуть не заплакал с досады, что как раз в тот момент проснулся, потому что сразу у меня не стало ни сумки с книжками и тетрадками, ни ботинок, и в школе я не был, хотя мне уже давненько семь-то лет стукнуло. Мое дело было уток пасти, а не в школу бегать… Но сон был такой хороший, что я решил досмотреть его до конца. Закрыл глаза и… Чудо! Снова оказался школьником. Учитель выслушал, как я сказал тысячу разных вещей, и тоже тысячу раз повторил: «Молодец!» Доска, парты, стены класса — все вокруг меня пустилось в пляс. Никогда с тех пор мне не снился такой хороший сон… Так что, внучек, можешь и ты попробовать…

Дедушка прижал голову мальчика к подушке и на цыпочках вышел из комнаты.

Это было полгода назад, в летние каникулы, в июле, у дедушки.

А в ноябре, еще до того ноябрьского дня, с которого я начал рассказ, Раду, выйдя из школы, увидел высоко на строительных лесах каменщика. Он был молодой и, работая, здорово пел. Когда каменщик спустился с лесов, Раду еще стоял там и смотрел.

— Нравится? — спросил каменщик.

— Очень.

— Хочешь стать таким же?

— Еще как!

— Тогда мечтай. Мечтай стать — и станешь.

Ночью Раду приснилось, что он стоит на самых высоких лесах и строит самое высокое здание. Но… как раз в тот момент, когда здание доросло до облаков и поздоровалось с летчиками, как раз в тот момент зазвенел будильник, и Раду проснулся.

Что же ему — опять ложиться и пробовать досмотреть сон? Это было бы здорово!

Опять заснуть — и опоздать в школу?! Нет! Он сейчас же встанет и к первому звонку будет уже в классе. Сны — снами. А мечта должна сниться ему с открытыми глазами.

Вот почему в то ноябрьское утро мальчик, которого зовут Раду, не опоздал в школу.

Он, как только проснулся, открыл глаза широко-широко. Чтобы его мечта снилась ему с открытыми глазами.

С САМОГО НАЧАЛА СКАЖУ ВАМ, чтобы потом разговоров не было, что этот рассказ — про мальчика, который однажды был очень глупеньким: как-то раз, вместо того, чтобы проглотить таблетки для ума, как это делают все дети, он проглотил совсем другие, которые детям запрещены.

Когда я его встретил, он ломал себе голову над вопросом, как называется дерево, на котором растут вороны. То, на котором растут яблоки, называется яблоня. То, на котором растут сливы, называется слива. И самое забавное, что и то, на котором растут груши, называется груша. А как называется то, на котором растут вороны, он не знает. Или, может, у него нет названия? Существовать-то оно существует, мальчик сам видел его густо усыпанным воронами, видать, год урожайный на ворон, ветки под их тяжестью так и гнулись.

— А, — сказал я ему, потому что я и в деревьях, и в воронах разбираюсь одинаково хорошо, — вороны не растут на дереве, они только прилетают и садятся на ветки.

— И падают, если созреют? — спросил меня мальчик.

— Нет, — ответил я, ведь кроме деревьев и ворон, я разбираюсь и в том, что и как зреет. — Вороны не зреют.

— Остаются зеленые? — спросил мальчик.

— Нет, — ответил я. Ведь, кроме деревьев, ворон и созревания, я разбираюсь и в красках. — Вороны черные, только черные.

— Какие черные? — спросил мальчик.

— Сильно черные, вот как, скажем, черный паровоз, который проходит ночью через туннель, — ответил я, потому что я разбираюсь не только в деревьях, воронах, созревании и красках, но и в паровозах, ночах и туннелях.

— Я понял, — ответил мальчик. — Но мне все же не ясно, как называется дерево, на котором растут вороны…

— Это потому, — говорю, — что дерево — одно, а вороны — другое. Вороны не растут на дереве. Они только иногда прилетают к нему в гости.

— А когда яблоки прилетают к яблоне в гости?

— С яблоками иначе, — отвечаю; ведь кроме деревьев, ворон, созревания, красок, паровозов, ночей и туннелей, я разбираюсь и в яблоках. — С яблоками совсем иначе. Они растут на дереве.

— И когда вырастут, улетят? — спросил мальчик.

— Ну что ты, — ответил я; ведь кроме деревьев и ворон, созревания и красок, паровозов, ночей и туннелей и кроме яблок, я разбираюсь в полетах. — Яблоки не умеют летать, они падают.

— Откуда падают, если не умеют летать? — спросил мальчик.

— С яблони, — ответил я.

— А что они делают на яблоне? — спросил мальчик.

— То же, что и вороны. Сидят на ветках.

— Понятно, — сказал мальчик. — Ты мне очень хорошо объяснил, все понятно. Но только, пожалуйста, еще…

— Что еще?

— Скажи, как называется дерево, на котором растут вороны…

Когда я очнулся от обморока, был уже другой день и на этот другой день мальчик не забыл проглотить таблетки для ума, как это делают все дети, так что, едва увидев меня, он спросил:

— Ты умеешь хранить секрет?

— Умею, — ответил я, ведь, кроме того, что я разбираюсь и в деревьях, и в воронах, и в созревании, и в красках, и в паровозах, и в ночах, и в туннелях, и в полетах, я умею отлично хранить секреты.

— Ладно, — сказал мальчик, — тогда я тебе скажу, что деревьев, на которых растут вороны, не бывает.