Октав Панку-Яшь - Долго еще до вечера?

Когда я был маленьким, кто-то подарил мне яблоко.

Нет, я серьезно. Как вы могли вообразить, что у меня его нет и сейчас?!

ЖИЛ-БЫЛ СЛОН, а если бы не жил, я бы про него и писать не стал.

Жил-был слон, и дом его был в зоопарке Бэняса. Оттуда он видел аэропорт, знал, когда улетает самолет в Яссы и когда прилетает из Арада, видел даже антенну на верхушке телевизионной башни и спрашивал себя, как и многие другие слоны, отчего это так мало телепередач для детей. Ему очень нравилось все, что он видел, он хорошо ел, хорошо спал, у него были приятные воспоминания об африканской саванне, где он родился и в детском саду для слонят узнал две неопровержимые истины: первая, что пальмы не родят обезьян, и вторая, что у жирафов шея длинная потому, чтобы можно было достать до головы.

Школу он окончил уже в Бэнясе, его учителем по арифметике был попугай, который очень точно считал до девяти, но десять не мог произнести, вместо десяти говорил «нокаут», потому что он много лет жил в доме боксера, а боксеры так говорят вместо десяти, когда лежат на полу и в глазах у них мелькают синие-зеленые звездочки. По ботанике он был несколько слабее, привык сначала проглатывать сено и морковку, а уж потом описывать, как выглядят и к какому семейству растений они относятся. Зато по географии у него были самые высокие отметки, разумеется, прямо пропорциональные его высоте и убеждению, что Южный полюс должен находиться на юге, а Северный полюс стал бы просто посмешищем, если бы не находится на севере. В общем, это был слон, которому есть чем похвастаться, но он, знаете, не любил хвастаться, не нравилось ему это, совсем не нравилось.

А я приходил к нему и начинал хвастаться:

— Я написал замечательную сказку, ребята хохочут, за животики держатся, когда читают ее. Эту сказку каждый день передают по радио, в журнале «Луминица» напечатали, директор издательства звонит мне через каждые пять минут, просит напечатать ее, переводчики из сто одной страны телеграфируют на сто одном языке: «Дайте нам вашу сказку, горим нетерпением перевести, чтобы она обошла весь свет.» Ну, что скажешь?

Слон смотрел на меня и ничего не говорил.

Приходил к слону мальчик и начинал болтать:

— Сегодня я опять получил десятку; учитель просто рыдал, что не может поставить одиннадцать или даже двенадцать, ребята сфотографировали меня с дневником в руке, и директор школы хранит мою фотокарточку в нагрудном кармане. Ну, что скажешь?

Слон смотрел на него и ничего не говорил.

Потом приходила девочка и начинала:

— У меня самое красивое платье! У меня самое красивое пальто! У меня самые красивые косички! У меня самый красивый бант! Ну, что скажешь?

Слон смотрел на нее и ничего не говорил.

Почему ничего не говорил?

Да потому что не любил хвастунов. Сам он никогда не хвастался. А ему есть чем похвастаться. Он был трудолюбив, справедлив, очень мудр. Много знал и умел слушать. Он ел сено и крепко спал от заката до самой зари. Видел небо, видел облака, считал журавлей, когда они прилетают. Высокий, с хоботом, замечательный слон!

Со мной, с мальчиком и с девочкой, про которых я говорил, он не хотел дружить и теперь мы очень жалеем, знаем, почему жалеем, и все стараемся сделать так, чтобы больше жалеть не пришлось.

Жил-был слон, и мы не могли заставить его говорить.

Жаль, жаль и еще раз жаль!

НЕ ЗНАЮ С ЧЕГО НАЧАТЬ: с путешествия мальчика по яростному океану или с ярости океана, когда он услышал, что мальчик хочет по нему путешествовать.

И, возможно, вы будете смеяться, но я даже не знаю, как закончу: девочкой, которая этой сказке ни чуточки не поверила, или убеждением, что такой девочки в сказке не может быть.

Хорошо, что знаю середину. А середина такая.

Однажды утром мальчик проснулся и решил путешествовать по яростному океану. Он раздобыл корабль, раздобыл капитана корабля и раздобыл даже билет на корабль и, сидя у круглого окошка каюты, смотрел на яростный океан и говорил:

— Послушай меня, глупо быть таким яростным! Дети, родители и океаны всегда должны быть спокойными, иначе — беда. Знаешь, что случилось у нас не дальше, чем поза-позавчера? Я не хотел пить молоко, мама кричала, чтобы я пил, я топал ногами, что не хочу, мама шлепнула меня, я заревел, что никогда больше в рот не возьму молока, и вот так вышел большой шум-гам. Послушай меня, океан, глупо быть таким яростным! Дети, родители и океаны всегда должны быть спокойными, иначе — беда.

— Ты — мальчик и ничего в океанах не смыслишь, — ответил ему океан. — Я не позволю тебе говорить, раз не смыслишь. Если я хочу быть яростным, буду и у тебя не спрошу, даже знать тебя не желаю и на твои советы мне наплевать, я могу акулу позвать, она тебя проглотит, могу корабль перевернуть, а капитану, чтобы он рассердился, вырвать волоски из бороды и сосчитать их, помножив на три; я все могу и делаю, что хочу, и если мне желательно быть яростным, буду яростным — и все тут!

Но мальчик пожал плечами и повторил:

— Послушай меня, океан, глупо быть таким яростным. Дети, родители и океаны всегда должны быть спокойными, иначе — беда. Знаешь, что случилось у нас не дальше, как позавчера вечером? Я не хотел стелить постель, заплакал, что не хочу стелить постель, мама заплакала, что у нее непослушный сын, который не хочет стелить постель, и вот так нас застал папа и сказал, что пришел с работы и если хочет слушать концерт, то включит радио. Послушай меня, океан, глупо быть таким яростным. Дети, родители и океаны всегда должны быть спокойными, иначе — беда.

— Да оставь ты, пожалуйста, океаны в покое! — ответил ему океан. — С океанами дело совсем другое, а ты путаешь океаны с детьми и родителями, и мне это не нравится. Я не позволю, я выхожу из себя, я весь киплю! Вот позову кита — и он опрокинет корабль, тебя превращу в селедку без имени, без футбола, а капитана, чтобы он рассердился, сделаю поваром, заставлю варить помидорный суп, морковное готовить рагу, а на десерт — баранки от руля. Если я хочу быть яростным, буду яростным — и все тут!

Но мальчик не растерялся и продолжал:

— Послушай меня, океан, глупо быть таким яростным. Дети, родители и океаны всегда должны быть спокойными, иначе — беда. Знаешь, что случилось у нас не дальше, чем вчера вечером? Я хотел еще посидеть у телевизора. Стал кататься по полу, что хочу остаться у телевизора, мама взяла меня за ухо и повела от телевизора, я бросил в телевизор подушку и вот так вышел целый тарарам. Послушай меня, океан, глупо быть таким яростным. Дети, родители и океаны всегда должны быть спокойными, иначе — беда.