Октав Панку-Яшь - Долго еще до вечера?

Девочка опять заткнула уши и с телевизионной антенны попросила подъемный кран поднять ее еще выше, и оттуда увидела звезду как дыню. А потом, уж не знаю как, забралась еще выше. А-а-а, знаю, выше она забралась по пожарной лестнице, и оттуда увидела звезду как золотое колесо, большое золотое колесо…

Я смотрел, как девочка все время поднимается к своей звезде, и по мере того, как звезда казалась девочке все больше и больше, девочка казалась мне все меньше и меньше, а потом ее и вовсе не стало видно. Я махал ей рукой, а она мне не отвечала, то есть, я уже не видел, как она мне отвечала, но уверен, что отвечала. И пока я так смотрел, радуясь, что в один прекрасный день девочка доберется до своей звезды, ко мне подскочила банка с ежевичным вареньем и говорит:

— Больше не смотри, глаза заболят, бери, ешь сладкую ежевику; что ты можешь увидеть в девочке, которая хочет добраться до звезды, бери, ешь сладкую ежевику; ты человек взрослый, серьезный, лучший рассказчик на земле и под землей, бери, ешь сладкую ежевику; лучше иди домой и напиши сказку про девочку, которая не могла добраться до своей звезды, бери, ешь сладкую ежевику.

Ух, как поддал я по банке ногой! Банка вдребезги, и ежевичное варенье разлетелось по всей земле.

Одну ежевичную ягодку я нашел даже в моей галоше, даже у дедушки в бороде, даже в утином яйце, даже в аистовом гнезде, даже в бумажном кораблике, где хотите и где не хотите нашел по ягодке и теперь брожу по свету и собираю. Надо собрать, помогите, ребята, собрать, мы их бросим в море, пусть их селедки проглотят и станут толстыми, как киты, пусть их киты проглотят и станут толстыми, как корабли.

А как только девочка напишет мне со звезды и сообщит, когда вернется домой, я вам скажу, телеграмму пошлю или позвоню, там видно будет, как лучше, не беспокойтесь.

КАК ОН ПОПАЛ на шестой этаж?

Скажем, на третий этаж еще можно, там хоть подобие лестницы было. Во всяком случае, называлось лестницей. Даже инженер называл это лестницей, а у него нет обычая видеть одно, а говорить другое. На третьем этаже начались столярные работы, а столяры не любят карабкаться по лесам. И они сколотили нечто похожее на лестницу. Нечто, вполне заслуживающее названия лестницы. Но отсюда подниматься выше не на чем. Отсюда до шестого этажа нужно карабкаться. Сварщикам это нипочем. Все они будто на скалах родились. Там, где у других от одного взгляда голова кружится, они карабкаются, насвистывая.

И все-таки он — не сварщик и, по правде говоря, даже не столяр — добрался до шестого этажа. Как? Это осталось тайной.

Мастер дядя Фане как раз отчитывал самого младшего в бригаде — не важно за что, важно, что парень должен знать: он не сам по себе, над ним есть постарше, и он, то есть мастер, все видит и знает. Младший, как обычно, признал его правоту, но, тоже как обычно, буркнул что-то не слишком любезное, так только, чтобы знали, он сердится… И дядя Динкэ, у которого на руке нарисован пароход, прикрикнул:

— Эй, ты не в лесу! С людьми живешь!

Младший отвернулся и совсем рядом увидел там, на шестом этаже человека.

И какого человека! Какими глазами смотрел он на сыпавший искрами сварочный аппарат! Парень застыл на месте. Рукавица спала с руки, но он не наклонился поднять ее. Щиток сполз со лба и придавил нос, но он не поправил его.

В то же мгновение и мастер Фане перестал работать. За ним остановились и другие. Все замерли.

Искры погасли, и человек обвел всех взглядом, задерживаясь на каждом и как будто спрашивая, почему они прервали работу. По его мнению, не произошло ничего особенного.

Человеку было пять-шесть лет, голова прикрыта забрызганным известью красным грибком, руки засунуты в большие накладные карманы штанов.

— Как ты попал сюда, брат?

Это спросил дядя Динкэ, у которого на руке нарисован пароход, но каждый из них мог бы поклясться, что этот вопрос сорвался с губ у него.

Человек не ответил. Он не понимал, почему рабочие удивились. И не только удивились. Испугались. Он пожал плечами и вытянул губы трубочкой, желая что-то сказать, но еще не успел произнести ни звука, а мастер был уверен, что человек, не иначе, скажет: «Давайте не будем выяснять. Я здесь — и все, что вам от меня нужно?»

Но человек улыбнулся и сказал:

— Мне очень нравится здесь.

Он вытащил руку из кармана и, по очереди показывая на каждого, стал считать, начав с младшего и кончив дядей Динкэ:

— Один… Два… Три… Четыре… Пять… Четверо без и один с усами.

Мастер дядя Фане опомнился первым. Он сказал остальным:

— Давайте за дело! Ничего такого не случилось. — И коротким кивком указал на гостя: — Человеку здесь нравится, вот он и пришел.

И возможно, после этих слов мастера каждый взялся бы за свои дела, если бы гость сам не усложнил положение. Слегка откинув голову и засмеявшись, он подмигнул дяде Фане.

— Что, хочешь сказать, что это не так? — нахмурился мастер.

— Ага!

Младший шлепнул его по щеке:

— Не смей противоречить дяде Фане! Знаешь, кто такой дядя Фане? Мастер! Когда он скажет слово… Знаешь, что значит, когда мастер скажет слово?

Человек, как видно, не знал и считал, что узнать не мешает.

— Скажи, дядя Фане, слово, — попросил он.

Один лысый рабочий прыснул со смеху.

— Чего зубы скалишь? — нахмурился мастер. — Человек подумает, над ним насмехаешься.

— Прости, мастер, оплошал, — сказал лысый, просительно сложив ладони под подбородком.

Человеку этот жест показался смешным, и он непринужденно засмеялся. Смех звучал вроде чирикания, и никто не посмел оборвать его. Он сам перестал смеяться и подошел к сварочному аппарату. Присел на корточки, пощупал, постучал по нему, погладил.

— Мне нравится, — сказал.

— Купи, коли нравится, — посоветовал дядя Динкэ.

— Денег нет, — откровенно признался человек.

— Если ты — парень серьезный и тебе можно верить, я дам взаймы, — сказал лысый. — Правда, сейчас у меня не густо, мебель купил, а вот зимой…

Человека это неожиданное предложение как будто заинтересовало, но все-таки он не очень поверил.

— Э-э, зимой… — вздохнул он. — Зимой вас здесь, дядя, не будет. К зиме этот дом будет готов. И вон тот… и этот… Вся улица будет готова.

— М-да, — сказал дядя Фане, к зиме вся улица будет готова. А то как знать… Станешь нас разговорами от дела отрывать — не будет. Из-за тебя не успеем.

У человека сразу все веселье пропало.

— Всерьез, дядя Фане? — спросил он.

— Дядя Фане всегда говорит всерьез, — ответил ему младший из рабочих.

Человек потупил глаза и не поднимал их, пока сначала дядя Динкэ, потом лысый, потом дядя Фане не принялись один за другим за дело. Младший подошел к человеку и без слов надел ему на голову щиток электросварщика с темными стеклами. Щиток упал ему на плечи, и человек поправил его, придержав руками.