Октав Панку-Яшь - Долго еще до вечера?

— Брось, все пройдет!

Потом подошла Лия:

— Выше голову!

Потом Ион:

— Не расстраивайся! Бывает.

Теперь, оставшись в классе один, он думает о них с признательностью. Какие славные друзья. Все ребята поторопились выскочить на перемену, а эти трое почувствовали, как он нуждается в утешении, и задержались, чтобы выразить его. Он только сейчас и понял, кто ему настоящий друг, а кто нет. Эта несчастная четверка по арифметике оказалась пробным камнем дружбы. У кого душа за него болит, кто ему настоящий друг, небось, не выскочил из класса, не побежал играть, а подошел к нему и сказал: «Брось, все пройдет!», «Выше голову!», «Не расстраивайся!»…

А Барбу? Барбу, которого он считал больше, чем другом, может, даже больше, чем братом, что он сделал? Он первый вылетел в дверь. Пулей вылетел. Даже не оглянулся в его сторону… Конечно, зачем ему оглядываться? На кого смотреть? На несчастного неудачника? Плевать ему, Барбу, на несчастного неудачника! Он умчался играть в угадай, в пятнашки, а то, может, и насмехаться с девчонками над его несчастьем. Ладно, Барбу, ладно-о! Вот как, по-твоему, должен вести себя человек, с которым ты дружил почти четыре года, не считая детсадовских. Может, еще придешь ко мне, когда понадобится велосипедный насос. А то и хватит смелости прийти телевизор смотреть, когда будет играть «Рапид». Нет у меня насоса. Был да весь вышел. Нет, лучше не стану врать, есть, только я его тебе не дам. Почему? А так. Портится. Расходуется. Ведь и ты не хотел испортить себе перемену, израсходовать ее на то, чтобы подойти к другу и сказать ему одно слово, одно словечко утешения. Мне от тебя ничего другого и не нужно, только «Брось, все пройдет», «Выше голову», «Не расстраивайся». Я не прошу тебя плакать на моем плече. Не прошу рвать на себе волосы. Мне довольно одного слова, одного словечка… Хочешь прийти ко мне в воскресенье смотреть телевизор? Нельзя. Почему? А так. Я не стану его включать. Терпеть не могу «Рапид»! Меня не интересует, с кем и когда он играет. С сегодняшнего дня болею за раховских бочкарей. Хорошая команда. Все в национальной сборной. Рапидовцев побьет, когда захочет, как захочет и с каким счетом вздумается. Никаких проблем! И когда она станет их бить, я буду смеяться — рот до ушей, буду прямо кататься от хохота. Ведь и ты сейчас смеешься, тебе дела нет, что я как на иголках. Тебе в пятнашки играть загорелось? Ладно, Барбу, ладно… Почти четыре года дружбы, не считая детсадовских, это тебе пустяки. Ты положил их на весы против двадцатиминутной перемены — и перемена перетянула. Что ж… У каждого своя мерка, своя совесть. Я, по крайней мере, ни в чем не могу себя упрекнуть. Может, только в том, что в твою дружбу наивно верил. В чем я перед тобой провинился? Скажи, в чем? Молчишь? А почему молчишь? Может, потому, что не хочешь спорить со мной, когда я так расстроен? Не-ет! Тебе наплевать на меня! Ты молчишь, потому что я прав. И поскольку уж речь зашла о правоте… У меня есть марки. Две «Австралии» со штампом, из серии кенгуру.

Для тебя оставлял. Ты говорил, что тебе кенгуру нравятся, они с карманом. Так вот, лучше пускай разонравятся! Лучше пускай без кармана! Мне тоже не нравится, как ты со мной поступаешь… Ножик, который я подарил тебе на день рождения, не волнуйся, обратно не возьму. Но сам в любое время могу вернуть книгу, которую ты подарил мне на мой день рождения с надписью «С дружескими пожеланиями». Вранье твои дружеские пожелания! А зачем мне держать в доме вранье? Чтобы читать эту книгу, надо надеть перчатки, а потом отмывать руки в десяти водах… Да, да, Барбу, да! За предательство расплачиваются дорогой ценой! Ты уже не маленький. До четвертого класса дожил, пионер, мы тебя председателем отряда выбрали. Пора бы знать, да еще очень хорошо знать, как должен вести себя друг. Потому что, повторяю, я от тебя ничего особенного не требовал. Всего одно слово, хотя бы одно словечко! Нашлось же оно у Раду, у Иона и Лии. Только ты…

Хлопнула дверь, и он вздрогнул. Это влетел вспотевший и запыхавшийся Барбу.

— Готово. Все в порядке. Мировой рекорд скорости! Я бегал к папе, сказать, чтобы не ждал меня в три, мы собирались мне туфли идти покупать. После уроков пойдем к вам и, пока не вдолбим тебе в голову это разложение чисел на части, не отступимся. Куда это годится?! Четверка! У тебя — и четверка? Ты со стыда не лопнул? Ну чего ты строишь такую мину? Может, хочешь, чтобы я тебя утешал? «Брось, все пройдет! Не расстраивайся!» Нет, расстраивайся, любезный, расстраивайся, от радости-то скакать нет причин… Ты поел? Нет? У меня бутерброд с маслом. Разделим пополам.

СТОИЛО ПОСМОТРЕТЬ, как у меня физиономия вытянулась, когда фотограф сказал, что очень занят и что, если я хочу сфотографироваться, то за снимками можно зайти только через три дня. Стоило посмотреть, но лучше, что вы меня тогда не видели. А то бы заплакали от жалости.

Короче говоря — у вас тоже, наверно, дела, а у меня, даю слово, еще две задачи на завтра не решены, — такая петрушка вышла, в общем, петрушка это так только говорится, но теперь у меня нет времени даже слова выбирать. Директор велел мне срочно принести в школу фотокарточку. А поскольку это же самое было и в прошлом году — то есть, я вышел победителем математического конкурса — кто-то, я хочу сказать, один журнал решил напечатать мою фотографию. Только у меня ни одной фотографии не было. Та, на которой мне шесть месяцев и я лежу на меховом одеяле, представляете, не очень годится. И та, где я с дедушкой в саду Чишмиджиу, и он пьет минеральную воду, а я откусываю от бублика. А еще меньше та, с ярмарки, где у папы на голове шлем, мама жует пончик, а я — верхом на деревянном коне. Какой журнал поместит такой снимок с объяснением, что это — победитель математического конкурса, парень умный, серьезный и все такое?

Фотограф с его трехдневным сроком испортил мне все настроение. Я почти даже забыл, что и есть тот самым «таинственный победитель», как назвал меня наш директор. Иду по улице и, право, почти забыл, если верите. Но вдруг — так устроен человек, не скоро забывает хорошее! — вспоминаю и начинаю приплясывать. Что будет, думаю, когда в классе узнают! Санда, уж точно, до потолка подпрыгнет. Не потому, что мечтает стать второй Иоландой Балаш. От радости подпрыгнет, потому что это она помогла мне достать тот задачник, она в тысячеградусный мороз бегала за ним к своему дяде, на другой конец города. А Тудорел — это еще точнее — даст мне свои коньки с ботинками до самого лета. Вы его совсем не знаете, представления не имеете, какое доброе сердце у этого очкарика Тудорела! Когда я готовился к конкурсу, он звонил чуть ли не каждый час: «Занимаешься? Молодец! Давай продвигайся! Будешь носом клевать, звякни, я прибегу, протру твои глаза, чтобы не слипались». И не думайте, что не прибежал бы, если бы я клевал носом… Мирча, головой ручаюсь, начнет петь «Многие лета». Голоса у него, правда, нет, неважнецкий голос, зато он здорово умеет радоваться за друзей. Так здорово умеет радоваться, что когда я справился с одной задачей, которую ни один семиклассник не одолел, он добрых полчаса вертелся вокруг и клялся, что я достоин называться Пифагором. Так вот, про Пифагора он забыл, но не забыл упросить своего отца, который знает математику так, что вам и не снилось, позаниматься со мной, и тот недели две убил, объясняя мне всякие там упрощения…