Клавдия Филиппова - Повести

Наутро не было ни обычной беготни по коридорам, ни смеха, ни болтовни. Разговаривали шёпотом, поминутно оглядываясь на дверь. У всех была одна неотступная мысль:

— Что-то будет?!

Во время общей молитвы в зале ни начальница, ни Сова о вчерашнем не произнесли ни одного слова. Как будто ничего не случилось. Только другие классы перешёптывались, часто поглядывали на провинившихся. Бунтовщицы стояли смирно и усердно крестились.

Первый урок — история. Преподаватель Николай Петрович Зверев, седой, чуть прихрамывающий старик, вошёл в класс среди полной тишины и удивился:

— Кхе-хе! Что это такие скучные, девицы?

— У нас бабушка умерла, Николай Петрович! — со вздохом ответила Верка Телятникова.

— У всех? — изумился Николай Петрович.

— Нет. У… Буруновой!

— А-а-а! Вы, значит, грустите, кхе-хе, из солидарности? — догадался историк. — Давайте-ка займёмся лучше историей.

К Николаю Петровичу девочки относились дружелюбно, почти любили его. На его уроках они свободно переговаривались, перебрасывали друг другу записки, даже пересаживались с места на место, конечно, соблюдая известную осторожность. Если шум в классе становился слишком заметным, Николай Петрович начинал уговаривать:

— Вы бы, девицы, кхе-хе, немножко потише! Лидия Георгиевна услышит — и вам и мне достанется. Мне, старику, кхе-хе, с вами не управиться…

Девочки стихали. Но бывало так, что через несколько минут шум возобновлялся, и тогда Николай Петрович обижался:

— Вы что же это, девицы? Слушаться не хотите, кхе-кхе? Вот возьму и позову Лидию Георгиевну. Пусть поприсутствует!

Он отворачивался к доске и обиженно мигал.

В классе наступало молчание. Молчал Николай Петрович, молчали девочки. Потом которая-нибудь, обычно Телятникова, вставала и говорила:

— Николай Петрович, простите нас! Мы больше не будем! Честное слово!

Николай Петрович подозрительно оглядывал Верку. Её лицо было совершенно серьёзно. Голубые, с жёлтыми пятнышками глаза смотрели прямо, рот чуть-чуть испуганно приоткрыт. Никаких признаков насмешки!

— Ну, то-то же! — поворачивался Николай Петрович, и лицо его светлело. — Давайте продолжать урок. А вы, девица Телятникова, кхе-кхе, можете садиться.

Верка с тем же серьёзным лицом скромно садилась на место. Но видеть её серьёзность было смешнее всего. Девочки с трудом удерживались от хохота.

У Николая Петровича была привычка показывать на карте не указкой или пальцем, а просто всей пятернёй.

Та же Верка, вызванная к карте, однажды повторила его жест.

— Покажите-ка мне, девица Телятникова, кхе-кхе, Афины!

Ладонь Верки прильнула к карте и растопыренными пальцами закрыла весь Балканский полуостров.

— Так что же вы, кхе-кхе, закрыли весь полуостров? Вы Афины укажите!

— Я и показываю, Николай Петрович!

— Да нет. Пальцем, точно укажите!

— А я так, как вы, Николай Петрович!

Историк смутился:

— Кхе-кхе! Разве я так показываю? Не замечал… кхе-кхе.

Он рассмеялся старческим добродушным смехом и посоветовал:

— А вы, девица Телятникова, кхе-кхе, не берите дурного примера.

На этот раз урок прошёл вяло. «Девицы» отвечали плохо и невпопад. Пунические войны путали с Пелопонесскими. Ганнибала со Сципионом. И никто в классе не засмеялся, когда Колобова тщетно пыталась отыскать Рим на Пиренейском полуострове.

В перемену пришла Сова и зловеще сказала:

— Огнева! Заикина! Телятникова и… — она секунду помедлила, потом раздельно, как будто с особым удовольствием, произнесла: — Ло-тоц-кая — к начальнице!

— Начинается! — пронеслось по классу.

Девочки вошли в приёмную начальницы.. В большой высокой комнате было мрачно и прохладно. Стены обтянуты тёмными обоями. Тяжёлая бархатная мебель расставлена вдоль стен. На гладком блестящем полу ни одного пятнышка. Огромные зеркальные окна, наполовину скрытые под тёмными шёлковыми шторами, почти не пропускали света. В приёмной было пусто.

Девочки остановились около дверей, боялись даже взглянуть друг на друга, боялись дышать, и всё-таки они не заметили, как из боковых дверей подошла начальница.

«Как привидение», — вздрогнула Ирина.

Начальница холодно оглядела девочек и даже не кивнула головой на их реверанс, проговорила своим тихим, ровным голосом:

— Лотоцкая, Огнева, Заикина и вы, Телятникова, своим вчерашним поступком опозорили нашу гимназию. Вашему поведению нет названия. Очевидно, вы забыли, что являетесь воспитанницами женской гимназии, что это звание налагает на вас известные обязанности. Вы нарушили их, оскорбили самые стены, в которых находитесь, людей, не жалевших ни сил, ни времени, ставивших целью своей жизни сделать из вас достойных членов общества.

Начальница говорила, не повышая и не понижая голоса. Слова текли равномерно, негромко, без остановки.

— В этой возмутительной истории участвовал весь класс, за исключением Буруновой, которая была настолько благоразумна, что не последовала дурному примеру. Остальные, к сожалению, поддались тлетворному влиянию. Вы четверо повели за собой класс, но и из вас четверых такая мысль пришла кому-то одной, остальные три откликнулись на неё с полной готовностью. Я желаю, требую, чтобы вы мне сказали, кто из вас четверых является зачинщицей. Предупреждаю вас, что мне уже всё известно, и если я предлагаю вам назвать виновную, то только для того, чтобы дать вам возможность проявить раскаяние в этом невероятном поступке. Я жду.

Так же, как во время обыска в классе, она положила тонкие бледные пальцы на спинку стула и стояла так — прямая, высокая, глядя на девочек холодными серыми глазами.

Девочки молчали, ни одна не поднимала глаз.

— Не желаете отвечать? Телятникова! Кто придумал уход из гимназии?

Телятникова молчала.

— Заикина!

Зойка низко наклонила голову. Не отвечала.

— Огнева! Мика! Подойди ко мне… — голос начальницы чуть потеплел. — Мика, ты хорошая девочка, ты скажешь… Подойди ближе.

Кончиками лёгких пальцев начальница приподняла подбородок Мики, стараясь заглянуть ей в лицо. Но Мика упорно отводила глаза.

— Ты скажешь. Ты знаешь, как я люблю тебя, и не захочешь меня огорчить. Ну?..

Мика молчала. И, как только начальница отняла от её подбородка пальцы, сейчас же отошла назад, к подругам.

— Лотоцкая!

Ирина взглянула на Ольгу Генриховну и плотно сжала губы.

— С кем вы делали этот ужасный журнал?

Молчание.

— Я вижу, никто из вас не желает искупить свою вину и сознаться. Будем разговаривать иначе. Все вы будете строго наказаны. Педагогический совет обсудит ваше поведение. О вас, Лотоцкая, вопрос будет стоять отдельно. Мне жаль вашу мать. Можете идти!