Шарон Крич - Две луны

– Потому что это не так.

Мама сказала, что ей надо уехать, чтобы прочистить мозги и изгнать из сердца всю скверну. Что ей надо разобраться в том, кто она такая.

– Но ты можешь сделать это и здесь, Сахарок.

– Мне нужно сделать это одной, – упрямилась она. – Я даже думать не в состоянии. Всё, что я вижу здесь, – то, чего у меня нет. Я не храбрая. Я не хорошая. И я хочу, чтобы кто-то звал меня настоящим именем. Моё имя не Сахарок. Меня зовут Чанхассен.

Она была не совсем здорова. Она действительно пережила несколько страшных потрясений, но я не могла взять в толк, почему ей нельзя поправляться в нашем присутствии. Я умоляла её взять меня с собой, но она возражала, что я не могу бросить школу, и что я нужна здесь папе, и что ко всему прочему ей необходимо побыть одной. Ей необходимо .

Я надеялась, что она может передумать, или по крайней мере скажет, когда именно уйдёт. Но не случилось ни того ни другого. Она оставила мне записку, в которой объяснила, что, если бы стала со мной прощаться, это было бы слишком больно и слишком необратимо. Она хотела, чтобы я знала, что она будет думать обо мне каждую минуту, что она вернётся к нам в тюльпанах, когда они цветут.

Но конечно, она не вернулась в тюльпанах, когда они цвели.

Её уход едва не убил папу, я знала это, но он продолжал всё делать по-прежнему, насвистывать и напевать и находить мелкие подарки для близких. Он постоянно приносил домой подарки для мамы и складывал их в кучу в спальне.

На следующий день после того, как он узнал, что мама не вернётся, он вылетел в Льюистон, штат Айдахо, а когда вернулся, потратил три дня на то, чтобы привести в порядок камин, спрятанный за фальшивой стеной. Ему пришлось кое-где заменить строительный раствор между кирпичами, и он написал новым раствором её имя. Он написал Чанхассен, а не Сахарок.

А через три недели он выставил ферму на продажу. К этому времени он уже получал письма от миссис Кадавр, и я знала, что папа отвечает на эти письма. Позже он поехал повидаться с миссис Кадавр, пока я оставалась с бабушкой и дедушкой. Когда он вернулся, то сообщил, что мы переезжаем в Юклид. Миссис Кадавр помогла ему найти работу.

Я не давала себе труда задуматься о том, как он мог познакомиться с миссис Кадавр и как долго они знакомы. Я игнорировала само её существование. К тому же я была слишком занята, закатывая одну за другой грандиозные истерики. Я отказывалась переезжать наотрез. Я не оставлю нашу ферму, наш клён, нашу заводь для купания, наших поросят, наших цыплят, наш амбар. Я не оставлю место, которое было моим домом. Я не оставлю место, в которое, я была точно уверена, могла бы вернуться моя мама.

Сперва папа не спорил со мной. Он позволил мне вести себя как последняя свинья. Только под конец всё же снял табличку «Продаётся» и повесил «Аренда». Он сказал, что будет сдавать ферму арендаторам, которые будут заботиться о наших животных и посевах и платить нам деньги, на которые мы сможем снимать жильё в Юклиде. При этом ферма останется нашей собственностью, и мы сможем вернуться, когда захотим.

– Но на данный момент, – заключил он, – нам необходимо уехать, потому что меня и днём, и ночью преследует призрак твоей мамы. Она здесь повсюду. В полях, в воздухе, в амбаре, в самих стенах и деревьях.

Ещё он сказал, что этот переезд необходим, чтобы мы получили урок отваги и мужества. И это прозвучало ужасно знакомо.

Похоже, в итоге я просто выдохлась. Я больше не закатывала истерик. Я не участвовала в упаковке вещей, но когда пришло время, я села в машину и отправилась вместе с папой в Юклид. Я не ощущала в себе ни отваги, ни мужества.

Когда я рассказывала бабушке с дедушкой историю Фиби, я ни о чём из этого не упоминала. Они и так всё знали. Они знали, какой мой папа хороший парень, они знали, что я не хотела уезжать с фермы, и они знали, что папа считал, что нам необходимо было уехать. Также они знали и то, что папа много раз пытался объясниться со мной по поводу Маргарет, но что я ничего не хотела слышать.

В тот бесконечный день, когда мы с папой уехали с фермы и отправились в Юклид, я желала одного: чтобы папа не был таким уж хорошим парнем, и тогда мне будет кого обвинить в том, что мама от нас ушла. Я не хотела обвинять её. Она была моей мамой, она была частью меня.

Бабушка поинтересовалась:

– На чём мы остановились с Пипи? Что произошло?

– Что с тобой, крыжовничек? – удивился дедушка. – Змея откусила тебе мозги?

– Нет, – возмутилась бабушка. – Никто мои мозги не кусал. Я просто запамятовала.

– Давай прикинем, – сказал дедушка. – Кажется, Пипи хотела, чтобы ты рассказала папе, что миссис Кадавр и мистер Биркуэй зарубили её мужа?

Да, именно этого Фиби и хотела, и это я и пыталась сделать. Как-то в воскресенье, когда папа снова листал альбомы с фотографиями, я спросила, много ли ему известно про миссис Кадавр. Он сразу встрепенулся:

– Ты готова поговорить про миссис Кадавр?

– Ну… я кое о чём хотела поговорить…

– Я давно хотел тебе объяснить… – начал папа.

Я сразу его перебила. Мне не нужны были его объяснения. Мне нужно было его предупредить.

– Мы с Фиби видели, как она рубит кусты и складывает в кучу у себя на заднем дворе.

– И что в этом может быть плохого?

Папа явно не желал ничего понимать. Я решила зайти с другого бока.

– У неё голос, как будто шелестят мёртвые листья, и жуткая причёска.

– Понятно.

– И ещё человек, который к ней приходил…

– Сэл, это уже выглядит как подглядывание.

– Я считаю, что мы не должны больше к ней ходить.

Папа снял очки и долго протирал их краем рубашки – минут пять, не меньше. Наконец он сказал:

– Сэл, ты пытаешься удить рыбу в небесах. Твоя мама уже не вернётся.

Выглядело это так, будто я ревную к миссис Кадавр. Сейчас, в спокойном взгляде моего папы, всё, что Фиби наговорила про миссис Кадавр, казалось глупостью.

– Я бы хотел объяснить тебе про неё, – повторил папа.

– Ох, ладно, не важно. Проехали. И мне не нужны твои объяснения.

Позднее, когда я готовила домашку, то так задумалась, что стала рисовать на полях учебника по английскому. Я нарисовала женскую фигуру с жуткой причёской, страшными глазами и удавкой на шее. Я нарисовала дерево, набросила на него удавку и повесила её.

На следующий день я с особенным вниманием следила за всеми пируэтами, которые мистер Биркуэй выписывал в классе. Если он действительно убийца – то весьма симпатичный. Я всегда представляла себе убийц мрачными и отталкивающими типами. Я надеялась, что мистер Биркуэй влюбится в Маргарет Кадавр, и женится на ней, и возьмёт её к себе, так что мы с папой сможем вернуться в Бибэнкс.

И ещё я к собственному удивлению обнаружила, что мистер Биркуэй всё чаще напоминает мне маму – или по крайней мере ту маму, которой она была до того , как её одолела печаль. В них обоих – и в маме, и в нашем учителе – постоянно чувствовалось желание и готовность восхищаться – настоящая одержимость – словами и историями.