Шарон Крич - Две луны

В тот день, пока мистер Биркуэй рассказывал нам о греческой мифологии, я в грёзах наяву вспоминала маму, любившую книги не меньше, чем живую природу. Она вечно таскала с собой карманные книги и частенько во время наших прогулок устраивалась прямо на траве, чтобы почитать вслух.

Больше всего мама любила индейские легенды. Она знала наперечёт всех индейских богов: кто распоряжается громом, а кто сотрясает землю – и про мудрых воронов, и коварных койотов, и о тёмных душах. Её любимыми историями были повествования о тех, кто вернулся после смерти в облике птицы, или реки, или коня. Она даже знала одну старинную легенду о воине, вернувшемся в виде картофеля.

Я очнулась в ту минуту, когда мистер Биркуэй спрашивал:

– Хорошо, Фиби? Ты не спишь? Тебе достаётся второй доклад.

– Доклад? – переспросила Фиби.

Мистер Биркуэй схватился за сердце:

– Бен в пятницу будет читать доклад про Прометея. А ты к понедельнику приготовишься рассказать о Пандоре.

– Вот повезло! – мрачно пробурчала Фиби.

Меня мистер Биркуэй попросил задержаться на минуту после урока. Фиби тут же стала посылать мне предостережения, выразительно выгибая брови. Пока все выходили из класса, она предложила:

– Хочешь, останусь вместе с тобой?

– Зачем?

– Затем, что он зарубил мистера Кадавра, вот зачем! И тебе не следует оставаться с ним наедине.

Но меня он не зарубил. Вместо этого он дал мне особое задание: сделать «мини-дневник».

– Я не знаю, что это такое, – сказала я. Фиби шумно пыхтела мне в спину. Мистер Биркуэй сказал, что я должна написать о чём-то, заинтересовавшем меня. – Например?

– Например, какое-то место, комната, человек – не надо ничего особенного. Просто напиши обо всём, что придёт в голову.

Домой мы с возвращались с Фиби, Мэри Лу и Беном. В голове у меня сделалась настоящая каша: я всё время старалась не шарахаться, когда меня касался Бен. Когда мы распрощались с ним и с Мэри Лу и повернули на Фибину улицу, я не обращала внимания на то, что происходит вокруг. То есть я краем глаза заметила, что кто-то идёт к нам навстречу по пешеходной дорожке, но опознала этого человека только уже в метре от себя.

Это оказался Фибин псих: шёл себе нам навстречу и не спускал с нас глаз. Он встал прямо перед нами, загородив проход.

– Фиби Уинтерботтом, верно? – спросил он.

Похоже, ей отказал голос. Потому что Фиби лишь невразумительно пискнула:

– И…

– Что случилось? – он сунул руку в карман.

Но Фиби уже оттолкнула его, вцепилась в мою руку и бегом потащила прочь, приговаривая:

– О господи! О господи!

Я про себя порадовалась, что мы уже почти подошли к Фибиному дому: если он зарежет нас прямо посреди белого дня, кто-то из соседей успеет обнаружить наши тела и доставить в больницу прежде, чем мы истечём кровью. Я даже начала верить в то, что он действительно псих.

Фиби судорожно дергала ручку, но дверь оказалась запертой. Фиби забарабанила в дверь, и внезапно её распахнула мама Фиби. Она тоже выглядела бледной и испуганной.

– Она заперта! – возмутилась Фиби. – Почему дверь была заперта?

– Ох, детка, – сказала миссис Уинтерботтом, – это просто… я подумала… – Она высунулась и осмотрела улицу за нашими спинами. – Вы увидели кого-то… Вас кто-то напугал?

– Это был тот псих! – выпалила Фиби. – Мы только что его видели, – она всё ещё тяжело дышала. – Может, надо позвонить в полицию – или сказать папе?

Я внимательно присмотрелась к Фибиной маме: она явно была не в состоянии звонить в полицию или мистеру Уинтерботтому. Я даже подумала, что она напугана больше нашего. Она ходила по дому и запирала все двери.

В тот день больше не случилось ничего важного, и, когда мне настала пора возвращаться домой, псих уже не казался таким страшным. Никто не позвонил в полицию, и, насколько я могла судить, миссис Уинтерботтом так ничего и не сказала мистеру Уинтерботтому. Но Фиби шепнула мне на прощание:

– Если снова увижу этого психа, позвоню в полицию сама!

Вечером я села за мини-дневник, о котором мне сказал мистер Биркуэй. Сперва я составила список всего, что мне нравится, и всё это оказалось из Бибэнкса: деревья, коровы, цыплята, поросята, луга, заводь для купания. Получилась какая-то путаница, и о чём бы я ни пыталась написать, в итоге получалось, что я пишу о маме, потому что всё это было связано с ней. И наконец я написала про ежевичный поцелуй.

Однажды я проснулась очень рано утром и увидела, что мама поднимается на холм, к сараю. На полях ещё лежал туман, и в кроне дуба рядом с домом пели зяблики, и по дорожке шла моя мама с выдающимся вперёд беременным животом. Она шагала не спеша, размахивала руками и пела:

Возле угла сарая, где рос сахарный клён, она на ходу сорвала несколько ягод ежевики и кинула в рот. Потом она огляделась: назад, на дом, на поля и луга, и на кроны деревьев над головой. И вдруг быстро подошла к клёну, обняла ствол и от души поцеловала.

Позже в тот день я осмотрела ствол. Я попыталась его обнять, но он был намного толще, чем казался из окна. Я подняла взгляд на то место, где к нему прикоснулись мамины губы. Я могла это лишь вообразить, но по-моему я всё же увидела тёмное пятно, как от ежевичного поцелуя.

Я прижалась ухом к стволу и стала слушать. Я повернулась к нему лицом и поцеловала. В этот день я узнала, как пахнет ствол: сладким древесным запахом – и почувствовала, какие на нём складки, и ощутила его неповторимый вкус у себя на губах.

Я призналась в своём мини-дневнике, что с тех пор перецеловала самые разные деревья, и у каждого их вида: дубов, кленов, вязов, берёз – оказался свой особенный аромат и вкус. Однако в каждом из этих вкусов я необъяснимым образом обязательно чувствовала и нотку ежевики.

На следующий день я отдала свою историю учителю. Мистер Биркуэй даже не глянул на неё, но воскликнул:

– Превосходно! Блестяще! – И сунул мою тетрадь в портфель. – Я положу его к остальным.

– Ты не писала про меня? – тут же спросила Фиби.

– Ты не писала про меня? – вторил ей Бен.

Мистер Биркуэй гарцевал по классу с таким видом, будто учить нас – это райское блаженство.

Он прочёл стихотворение Э. Э. Каммингса «Новорождённая лошадкА», и объяснил, что заглавная буква А стоит в конце слова, потому что так хотел сам мистер Каммингс.

– Он, наверное, не учил английский, – сказала Фиби.

А по мне эта А выглядела так, словно неуклюжий жеребёнок пытается удержаться на тонких ножках.

Стихотворение было про то, как новорождённая лошадкА ничего пока не знает, а только всё чувствует. И она живёт в гладко-прекрасном складчатом мире. Мне понравилось. Я, правда, не совсем всё поняла, но мне понравилось. Звучало так, как будто всё вокруг мягкое и безопасное.